Зданию свердловского «Пентагона» исполнилось 95 лет — оно хранит трагическую тайну

В самом сердце Екатеринбурга, в квартале, очерченном улицами Малышева, Луначарского и Мамина-Сибиряка, высится монументальное серое здание, которое горожане давно и с некоторой долей уважительной иронии прозвали «Пентагоном». Однако за этим суровым фасадом скрывается одна из самых амбициозных и трагичных градостроительных легенд советского Свердловска. История о том, как город едва не получил свой первый 140-метровый небоскрёб — в материале URA.RU. 

Свердловск как лаборатория конструктивизма

Чтобы понять масштаб замысла, нужно перенестись в конец 1920-х годов. Свердловск, получивший новое имя после смерти Якова Свердлова, был не просто крупным промышленным центром. Он воспринимался новой советской властью как идеологическая цитадель Урала, город, где история Российской империи была буквально «расстреляна» в Ипатьевском доме и где должно было утвердиться будущее. Архитектура стала одним из главных инструментов пропаганды. Город превращался в гигантскую лабораторию конструктивизма — стиля, олицетворявшего рациональность, функциональность и революционный порыв. 

В 1927 году для размещения управляющих органов промышленности обширной Уральской области был объявлен закрытый архитектурный конкурс на проект Дома промышленности и торговли (или Дома трестов). Это должно было быть не просто административное здание, а символ экономической мощи социалистического Урала. Победителем вышел смелый конструктивистский проект авторства Г.А. Симонова, А.И. Гегелло и Д.Л. Кричевского.

Однако судьба распорядилась иначе. К моменту начала практической реализации в 1931 году вкусы и идеологический курс уже начали меняться. Конструктивизм стал критиковаться за «голый техницизм» и недостаточную «народность». Власть потянулась к более монументальным, имперским по духу формам, позже оформившимся в сталинский ампир.

Башня для дирижаблей и контраст объёмов

Именно в этой переходной эпохе, которую историки архитектуры называют постконструктивизмом, и был выбран для реализации проект, занявший на том самом конкурсе второе место. Его авторами были Даниил Фридман и Глеб Глущенко. Их замысел поражал воображение. 

Он строился на мощном градостроительном контрасте: по периметру квартала должно было расположиться П-образное семиэтажное здание, образующее замкнутый «каре», а из его центра, со стороны главного проспекта (ныне ул. Малышева), должна была взмыть в небо гигантская 34-этажная (по другим данным, 15-этажная, но с высотой в 140 метров) башня. Эта вертикальная доминанта была бы видна с любой точки центра города и стала бы его новой архитектурной иконой.

Венчал проект поистине футуристический элемент: на плоской крыше небоскрёба планировалось устроить причальную мачту для дирижаблей. В 1930-е годы дирижабли считались перспективным видом транспорта будущего, и Свердловск, как столица индустриального края, должен был быть включен в эту новую сеть воздушных сообщений. Это был символ связи гигантской советской стройки с мировым технологическим прогрессом.

Великая стройка и её внезапный закат

Летом 1931 года стройка началась с невиданным размахом. Среди покосившихся деревянных домиков старого Екатеринбурга закипела работа. Использовался, как это часто бывало в те годы, труд заключённых. Сначала возводилась «малоэтажная» часть — угловой блок по Мамина-Сибиряка.

Параллельно рылся гигантский котлован под башню, и уже в августе началась заливка фундаментной плиты. К лету 1932 года каркас небоскрёба поднялся уже на четыре этажа, а строительство основного здания шло полным ходом.

Но к 1934 году ветер истории резко переменился. Уральская область, для нужд которой и строился комплекс, была упразднена. Конструктивизм окончательно впал в немилость. Финансирование грандиозных проектов стало сокращаться. Новое областное руководство Свердловска посчитало, что такой дорогой и помпезный объект городу теперь не нужен. Строительство замедлилось, а затем и вовсе замерло. Символ будущего стал медленно превращаться в памятник несбывшимся амбициям.

Роковой пожар и перерождение: от небоскрёба к радиозаводу

В 1935 году судьба поставила окончательную точку в истории небоскрёба. На недостроенной башне произошёл сильный пожар, полностью уничтоживший два верхних из пяти возведённых этажей. Это стало удобным формальным поводом для окончательной остановки проекта. Выгоревшие конструкции снесли, оставив от 140-метровой мечты жалкий двухэтажный «обрубок». Строительство основного здания также затянулось на годы и было завершено лишь частично к 1937 году. 

Вторую жизнь в «Пентагон» вдохнула война. В 1941 году в его недостроенные корпуса, а также на площадку в Егоршино был эвакуирован Киевский радиозавод. С этого момента история здания круто меняется: из символа административной власти оно превращается в кузницу оборонной промышленности. Здесь, в спешно приспособленных под цеха бывших конторских помещениях, налаживается выпуск жизненно важной продукции — танковых переговорных устройств. Так родился Свердловский радиозавод № 626 (позже — НПО Автоматики) — флагман радиоэлектронной промышленности страны, где долгие годы работал выдающийся академик Николай Семихатов.

Именно под нужды завода в послевоенные годы, с 1947-го и вплоть до 1960-х, достраивались остальные блоки здания по улицам Луначарского и Малышева. Архитектура их фасадов, особенно восточного крыла, уже заметно отличалась от первоначального замысла, неся в себе черты упрощённого сталинского классицизма с пилястрами и рустом.

Две судьбы одной мечты

А что же башня? Её остатки простояли в виде трёхэтажной коробки до 1970-х годов, когда их, наконец, достроили до 12 этажей. Сегодня это ничем не примечательное административное здание, стоящее за Кукольным театром. Лишь внимательный глаз может разглядеть в его вертикальных рёбрах жалкие следы того грандиозного каркаса, что должен был держать причал для дирижаблей.

Таким образом, екатеринбургский «Пентагон» — уникальный архитектурный палимпсест, слоистая летопись советской эпохи. В нём читается и дерзкий авангардный замысел конца 1920-х, и тяжёлая монументальность 1930-х, и суровая утилитарность военных лет, и прагматизм послевоенных достроек. Он так и не стал тем, чем его задумывали, но обрёл другую, не менее значимую судьбу, став не символом бюрократии, а кузницей технологий.

Его история — наглядная иллюстрация того, как большие идеи ломаются о переменчивый курс истории, но стены, возведённые для одной цели, могут с честью послужить другой, вписав свою необычную страницу в биографию города. Сегодня Дом промышленности признан объектом культурного наследия — немым, но впечатляющим свидетелем утраченной высоты и обретенной стойкости.