Семен Спектор — легендарный уральский врач и яркий человек — завтра отмечает день рождения. Накануне этой даты он встретился с корреспондентом «URA.Ru» и многое вспомнил из своей жизни, оценил самые значимые события и людей, с которыми прожил жизнь. В каком состоянии от него уходил Ельцин, что он знает о свердловском премьере Паслере, за что обижен на мэра, кого считает предателем и почему на Украине сейчас хуже, чем в фашистском гетто, которое ему довелось пережить в детстве. 25 июля знаменитому Семену Спектору исполняется 79 лет. Достойнейшей повод, чтобы сделать интервью с «живой легендой». «Семен Исаакович не общается с прессой», — тоном, не допускающим возражений, отвечает по телефону его помощница. Использую последний аргумент: «Передайте ему, пожалуйста, что это журналист, который помогал строить поликлинику при госпитале». На следующий день, в 8 утра, мы с фотографом — уже на Широкой Речке. «Семен Исаакович скоро вас примет, он сейчас на процедурах», — говорит вскоре секретарь. В начале одиннадцатого Спектор появляется в коридоре: идет очень медленно, аккуратно переставляя трость, за локоть его поддерживает медсестра — заводит в кабинет, усаживает в кресло. «Он плохо ходит, но говорит по-прежнему бодро — кому хочешь жару задаст!» — напутствуют сотрудницы госпиталя, закрывая за нами двери в кабинет.   — Семен Исаакович, как самочувствие? — Все болит, это ужасно. Но радости больше, она превалирует. Я рад, несмотря на то, что я сейчас глубоко больной человек… Вот, представьте себе, я перенес шесть больших операций на позвоночнике, 15 микронейрохирургических операций, каждая из них нелегко проходит. У меня нет в сутках минуты, чтобы у меня не болело. Но благодаря тому, что я каждый день людям что-то доброе делаю, я получаю заряд на следующее утро. Вот приходит ко мне один молодой человек, который окончил институт и сейчас ему намекают, что он же не служил в армии, его надо призвать. Начинаешь его выслушивать, разговаривать с ним и находишь вариант, как сделать, чтобы получилось и для него удобно, и для Родины хорошо. Звонишь облвоенкому, вносишь такое предложение — учесть его основное заболевание (распространенная аллергия) и призвать его служить туда, где невдалеке находится врач, который при обострении сможет оказать ему помощь. Все — договорились! И тот доволен, и этот.   Много сложных вопросов. Вы слушали в последние дни выступление нашего президента, где он говорит о ветеранах войны, чтобы их обеспечили жильем? Представьте себе: пошел 71 год после того, как они одержали блестящую победу в самой жестокой на планете Земля войне. Вдумайтесь только! И сегодня не глава администрации Верх-Исетского района выступает по этому поводу, а президент страны. Если бы мы честно относились к ветеранам, разве должен был бы президент так себя унизить и такое произнести, а? Или я не прав? Мы их обманули, а они нам жизнь дали! Как же так? Поскольку я в годы войны 936 суток провел в фашистском гетто, я знаю цену победы. И я видел, какой героизм проявили наши люди, — неописуемых размеров. Приведу один только пример. Меня освобождают из гетто, и воинской части дают три дня, чтобы она немножко привела себя в порядок — получить пополнение, боеприпасы. Везут им на ЗИСах кадровое пополнение. Кого везут? Из тюрем. И я свидетель, как они во весь голос орали: «За Родину, за Сталина!» Я не забуду этого никогда, никакой склероз это из меня не вышибет. — Я читал ваши воспоминания о войне, в них множество моментов, которые не просто заставляют переживать — шокируют. Например, как вы, добывая еду, воровали кукурузу у лошадей, а фашисты, когда ловили вас, бросали на колючую проволоку. Но больше всего меня потрясла история с вашим отцом, которого на глазах семьи палкой с заостренными концами избивал свой же односельчанин, который захотел выслужиться перед немцами… — Это у него было поощрение такое — за то, что он рассказал, что мой отец поджег два государственных здания, в которых были документы, и нельзя было ни в коем случае, чтобы они попали в руки немцам. Нас окружили конные эсэсовцы, отца — в центр круга, и этот приходит с дрыном — и давай избивать. Но ведь как в жизни бывает! Как нейрохирург, я сейчас понимаю, что он впал в кому от тяжелой черепно-мозговой травмы — отключился и упал. Они подумали, что он мертвый, нас всех разогнали и сами ушли. Мы убежали, а потом мой брат (старше меня на 4 года), я и мама утащили отца, убежденные, что он умер, к тетке, которая жила по дороге на кладбище. И вот приходит фельдшер — немец по фамилии Фельдфебель. Отец был уважаемый человек, настоящий советский рабочий, и фельдшер пришел попрощаться с товарищем Спектором. Но когда он начал прощаться, он пульс у него определил. И говорит: «Так он же у вас живой, без сознания!» И он же его вывел потом в сознание, и когда мы уже потом были в гетто, он приходил и его лечил. Немец по национальности! — А помните, кто-то принес вам в гетто чеснок в качестве лекарства для отца? — Это был украинец из села Тырновка: он ночью, когда отключалась электроэнергия под колючей проволокой, пробрался к нам, за пазухой у него было полно головок чеснока, он их вывалил (я это видел) и в глиняном горшочке принес несколько килограммов меда. И сказал: «Вот, товарищ Спектор, от этого вы точно выздоровеете!» Украинец, не еврей! Если мне память не изменяет, его фамилия — Гордейчук. — Эпизод с избиением отца, наверное, самый страшный из пережитого? — Это ужас! А как он катался потом по полу от болей в голове! Это видеть было страшно. — А самый радостный момент? — 16 марта 1944 года, когда пришли наши военнослужащие! Некоторые были одеты в ботинки с обмотками, поскольку тогда у нас была весна, чернозем, грязь, болота, тает снег, ботинки были рваные. Это победители, представляешь? Я не знал, что такое физика, но я видел, как по этим белым обмоткам поднимается влага. Как-то звонит мне полковник: «Вы почему выступаете и так говорите? После 42 года все военнослужащие наши носили сапоги!» Я говорю: «Так что, он для меня специально надел ботинки?»   Кстати, тот же солдат привел верблюда, между горбами которого висели два круглых барабана с проводами. И он стал их раскручивать (рядом с нашим домом был каштан), подвесил провод и от нас передал в Москву, что блестяще освобожден населенный пункт, районный центр Крыжополь Винницкой области. Я тому свидетель. Какая это была радость! Сколько слез было! И деталь такая: потом мы видим — строем ведут пленных немцев. Они не в ботинках — немцы в сапогах кожаных были, в шинелях, под шинелями безрукавки меховые, идут строем, и конвоир наш, сержант, говорит нам, пацанам: «Если у вас есть что поесть, дайте им». У меня были две луковицы и две морковки, и я отдал. Казалось бы, это же враг, плененный нами! Сегодня мне 79 лет, и я помню, что я с удовольствием ему это дал. Больше скажу: я за него радовался, что у него вещмешок брезентовый, а крышка вещмешка — из меха: чтобы он не простудился, если он сядет отдыхать. И вот этого мы победили. Это еще раз доказывает, какой беспримерный героизм проявили наши солдаты в обмотках — понимаете? — Войну можно вспоминать бесконечно. А как вы стали врачом? — Когда я был пацаном, я любил разговаривать сам с собой. И вот я стал задавать себе вопросы: кем я должен быть, чтобы, коль я остался живым, всю жизнь делал людям добро. И пришел к выводу, что я должен стать врачом. Что способствовало этому? То, что родная сестра моей матери, тетя Мария, добровольно пошла, когда война началась, вместе со своим мужем и 8-летним сыном в армию, прошла в хирургическом передвижном госпитале всю войну, потом еще была в Румынии и вернулась домой. Она для меня была эталоном. И я для себя принял решение, что я должен стать врачом, чтобы спасать жизнь больных людей. И вот сегодня, в таком возрасте, я понимаю, что я перед финишем, и я совершенно сознательно заявляю, что я выполнил эту задачу и никогда не обманывал больного, не халтурил с больным, а всегда до последнего делал все, чтобы спасти ему жизнь, чтобы его оставить на этом берегу. У меня совесть в этом плане чиста! — Госпиталь ветеранов был в Свердловске и до вас, но вы его создали в том виде, в котором он существует сейчас. Когда в 80-е годы проводился всенародный коммунистический субботник, чтобы собрать средства на строительство новых зданий госпиталя, здесь, на Широкой Речке, было болото. Вы верили, что все удастся построить?   — Я был убежден! И это убеждение у меня было благодаря Ельцину. Вы все его критикуете, а я вам скажу, что это благодаря его помощи госпиталь появился. Этот же первый секретарь наш вот здесь, где вывеска «Госпиталь», кирпичи лично вкладывал в стену. Приходил на субботники и работал на них. И ни разу пьяным не уезжал отсюда. Предметом гордости моей является то, что я 32 с лишним года был начальником крупнейшего в Советском Союзе госпиталя, что я его построил. Рядом с нами Тюмень — как вы думаете, там госпиталь на сколько коек? Я вам подскажу — на 85. Москва: 14,5 миллионов жителей — 4 госпиталя по 450 коек. Ленинград: один госпиталь, 1080 коек. Свердловск — 1260. Но я недоволен. Да, недоволен. Человеку свойственно достигнутым не удовлетворяться. И я себя сейчас ругаю: как я мог упустить то, что обещал мне Ельцин! А он мне обещал госпиталь не на 1260 коек, а на 3600. Я до сих пор жалею, что я не настоял. Как я упустил момент, когда он был первым лицом?! — Сферу образования ругают, что его уровень резко снижается, квалификация учителей падает. В медицине так же все плохо? Вон — чиновники все ездят лечиться за границу… — К сожалению, да. Я считаю: тем, что мы сделали медицину платной, мы совершили предательство народа и медицины. Вот я вам привожу пример: советская власть, больной открывает дверь врачебного кабинета, врач, слушая его, на него смотрит. Какую цель он преследует? Увидеть что-то болезненное в этом человеке, коли тот к нему пришел. А сегодня нередкий случай, когда открывается дверь врачебного кабинета, больной разговаривает с врачом, а врач на него смотрит и прикидывает, сколько денег он с него «снимет». — Вы жаловались на ТФОМС, что он не дает вам квоты и в госпиталь попадет меньше людей, чем он мог бы принять. Так страховая медицина — это бич или благо?   — Вы меня заставляете вам давать еврейские ответы! Задумка неплохая, а исполнение зависит от денег. Ясно? Разве это нормальное явление, когда через 70 лет после Победы около 70 тысяч, имеющих право на этот госпиталь, в нем еще ни разу не были! Вы мне, наверное, поверите, если я вам скажу, что я знаю достоинства и недостатки советского времени. Я был комсомольским активистом, я был, например, организатором первого оборонно-спортивного лагеря, с помощью которых мы готовили молодых людей для службы в армии, а не для отсидки в тюрьмах. И я прихожу к выводу, что при советской власти о человеке была забота более честная и более весомая. Я не враг, но я убежден, что наступит время и люди начнут задавать вопросы — даже те, кто вырос уже после советской власти.  — Какие, например? — Почему мы сократили промышленность в стране на 60 процентов? Это не предательство? Почему мы стали таскать сюда все из-за рубежа? У нас что, глупее люди, не могут все это делать? Это настоящее неподдельное предательство! Неужели вы не помните, какие гигантские заводы у нас были? Я прихожу на Уралмаш, директор завода мне докладывает: 53 тысячи работает! А сегодня вы знаете, сколько работает на Уралмаше? Менее 3 тысяч. Кто мы после этого? Мы можем себя назвать патриотами? Это вам ответ на еще один вопрос: почему я не сплю ночью. Мне очень больно сознавать. Вот вы, молодые люди, согласны, что сегодня есть бедные? — Все больше и больше… — Как же они могут лечиться, когда сегодня врача приучили смотреть на больного как на источник дохода? А можно — я вам задам вопрос? Вот на этом месте, где ты сейчас, сидел у меня инвалид 3 группы. Пенсия — 5,5 тысяч рублей. Как он может лечиться, когда только одно лекарство у него стоит 5 тысяч, только одна позиция? Вы мне способны ответить?  — Тут, скорее, вопрос, как он выживает… — Наш министр здравоохранения — она железный человек, если она выдерживает все это! Она старается, но каждый раз что-то прибавляется, одно тянет за собой другое. Здесь проблем сегодня — непочатый край. Я не злопыхатель — я патриот. И всю жизнь я сознательно работал на наше государство, отдавал себя полностью. Эти переживания, которые у меня сегодня, они меня доканывают в полном смысле этого слова. Хоть у меня и праздник, и я вам должен веселые вещи рассказывать. — Вы рассказывали, что Россель уговаривал вас поехать лечиться в Германию, а вы все никак не соглашались. Но в итоге поехали? — Да. На что вы меня толкаете? — Понравилось ли в Германии? Помогло ли? — Понравилось. Очень хорошие люди, чистота примерная. Но перед вами опять сидит тот же больной Спектор. Можно дальше не комментировать? — В вашей биографии есть период, когда вы совмещали должности начальника госпиталя и заместителя председателя областного правительства. Как это получилось?   — Встал вопрос о том, чтобы Спектор стал вице-премьером. Я говорю губернатору: «А как на это посмотрят сотрудники клиники?» Они стали интересоваться, полученными данными остались недовольны и приняли решение, которое я поддержал: прийти, встретиться с сотрудниками и договориться. Я считаю, что это было прогрессивное решение. Были Воробьев и Россель. На встрече присутствовало 264 человека — заведующие отделениями, старшие сестры, хозяйственники. Разговор был тяжелый. И в конце концов они заявили: «Мы привыкли, что Семен у нас утром проводит линейки, некоторые с них уходят в слезах, но все идут работать с песнями. И мы себе работу здесь без Семена не представляем». И что должен был сделать Семен после этого, скажите, пожалуйста? — Наверное, остаться в госпитале. — Восемь с лишним лет работал заместителем председателя правительства и начальником госпиталя. Ни одного выходного, как вам уже понятно, раньше 11 вечера я домой не появлялся. Я благодарен моей жене за то, что она это все терпела, потому что я был даже не квартирантом в доме. Я считаю, что я свой долг выполнил — и перед больными, и перед сотрудниками госпиталя, и перед гражданами Свердловской области, работая заместителем председателя правительства. — В те годы люди приходили к вам на прием в «Белый дом», вы многим помогали, некоторых при этом направляли в госпиталь. И наоборот: проблемы госпиталя можно было решать на уровне правительства. Теперь, когда нет такого человека в облправительстве, госпиталю лучше или хуже? — Относятся неплохо к госпиталю. Вот приведу последний пример. Как вы думаете, председатель правительства занят? И вдруг он приезжает: «Ну, что у вас тут делается, Семен Исаакович?» Я ему говорю: «Денис Владимирович, вы в очень неудобное время для себя приехали сюда. Потому что у нас делается самое настоящее наводнение. Пойдемте, я вам покажу». Мы выходим, я показываю, какая идет вода (а у нас в некоторых помещениях она стояла на уровне 4-5 см от пола). Он ахнул, схватился за голову и моментально занялся решением этой проблемы. И если я буду умирать в сознании, я обязательно буду его благодарить за то, что он сделал. Он после этого созвал совещание у себя, 52 человека должностных лиц присутствовало, и каждый получил свою порцию работы для спасения положения. — Удалось решить проблему? — Частично, предстоит еще большой труд. Я вам должен сказать, что это миллиарды рублей. Здесь же надо еще спасти дальше расположенный поселок, куда вода бежит: она же через некоторое время окажется в подвалах.  — Вас вспоминают еще и как политика. Все знают, что вы в последней кампании агитировали за президента, но немногие помнят, что вы в свое время выдвигались в противовес Чернецкому на пост главы Екатеринбурга. Если бы сейчас здоровье позволяло, могли бы еще раз пойти в мэры? — Нет. Я считаю, что я должен был тогда поступить честно и не позволить себе этого. Я много провел встреч со свердловчанами, никого не обманул. И я признал, что Чернецкий со своими обязанностями справляется и нет никакой необходимости, чтобы я его заменял. Совершенно откровенно. А теперь я скажу, чем меня обидели. Меня обидели тем, что год с небольшим тому назад пришли и стали искать, как Спектор прятал зарплату, которую получал, когда был начальником госпиталя, на протяжении 8 лет. Меня обидели капитально! — Сейчас Чернецкого на посту сенатора (он там вместе с Росселем) как оцениваете? — Он работает на нас. И Россель тоже. Россель — один из немногих руководителей, который не является болтуном. Это я вам могу сказать, я с ним работал. — Раз уж мы говорим о городе… — Ты диссертацию пишешь?   — … Не можем не вспомнить, извините меня, пожалуйста, дело Кинева. Вы же мне говорили: «Я верю правоохранительным органам». И вы оказались абсолютно правы. Но вот сейчас, спустя время, то неприятное чувство, которое у вас было, что Кинев опорочил профессию врача, оно осталось? — Конечно. Как я могу такое забыть! Его Бог еще накажет. Не только закон, но и Бог, и вы будете свидетелями! Чтобы врач мог уничтожить человека! Я уж не говорю, ради чего… — Ройзман тогда вспоминал, что это вы познакомили его с Киневым, и очень многие расценили это как-то, что Ройзман «прикрылся» Спектором. Вы тогда назвали это его «защитной реакцией». А сейчас осталась обида на Ройзмана? Или простили? — Долго обижаться нельзя. Я на него больше обижен за то, что город внес очень небольшую лепту, чтобы был построен памятник возле госпиталя. Я его просил, я с ним даже по-простому поговорил: «Жид Ройзман, к тебе обращается жид Спектор — организуй сбор денег для создания памятника!» — А я думал, за Краснознаменную группу больше обижены. Город ведь так и не хочет восстанавливать на плотинке «орден Ленина» и шпили. — Меня это очень удивляет. Я считал, что в этом плане Ройзман — прогрессивный человек. Что его останавливает, я не представляю. Но я считаю, что если это будет сделано, то это будет нелогично, если памятник не будет восстановлен…  — От региональной политики — к глобальной. Я недавно вернулся из очередной командировки в Донбасс. Доводилось общаться со многими людьми, в том числе с теми, у кого родственники, даже дети, погибли под обстрелами. Некоторые вспоминают, как украинские военные пытали людей прямо на их глазах. Вы знаете, что они говорят? Что украинские военные хуже фашистов. Что вы, уроженец Украины, думаете о происходящем там? — Я считаю, что они имеют моральное право так говорить. Я это пережил в годы войны. Каково мне видеть повторение того, что я уже пережил, скажите, пожалуйста? Тогда это было с евреями, а сейчас? Они же все равно люди! А дети! Причем здесь дети? Скажите, пожалуйста, за что они должны быть изувечены и уничтожены? За что они должны входить в дома, которые разбиты и развалены? Почему они должны жить в подвалах? Это хуже гетто, которое я пережил! Там официально это было, а тут что такое? Я считаю, что они начали оскорблять Россию специально — для того, чтобы Россия не вмешивалась в их коварные действия. Но вместе с тем у меня возникает вопрос: на какой … нам нужна Организация Объединенных Наций, которая такое дело не может остановить, а? Значит, они соучастники! — Семен Исаакович, давайте о хорошем, чтобы вы не сильно расстраивались. Вас называют живой легендой. А про каждого легендарного человека ходят различные байки. Можно, я буду их озвучивать, а вы будете говорить, правда это или нет и, если что, поправлять меня? Например, рассказывают, что, когда вы были одновременно начальником госпиталя и вице-премьером, вы могли в шесть утра прыгнуть в служебную «Волгу», укатить куда-нибудь за 400 верст в Шалинский район, вернуться и после обеда уже быть на работе в госпитале. Могло быть такое? — Не могло, а я так и делал. — Рассказывают, что вы до 70 с лишним лет оперировали лично. — Да. Я где-то в 74 года только перестал оперировать.   — Недоброжелатели говорят, что у вас много недвижимости за рубежом, виллы в Америке, в Канаде… — Ну, если они есть, я тогда, когда увижу, что начинаю отходить, начну их продавать (смеется). Ни черта у меня нет за рубежом — никакой недвижимости. — Есть и противоположное мнение о том, что как раз Семен — один из немногих людей, кто никогда не брал ни одной взятки. — Клянусь вам в этом! Я недавно с собой разговаривал, когда мне было очень больно. Начинал перебирать в памяти и не нашел ни одного такого факта, чтобы я у кого-то взял деньги. Единственное — конечно, иногда человек приходит и приносит бутылку. От многих, от большинства, я отказался, но иногда просто не можешь отказаться, потому что видишь, что обидишь его этим. И у меня таким образом накопилось 86 бутылок. Я не пью. Эти бутылки увидел мой сосед, полковник в отставке, и выпил все до дна. Моя жена его встречает и говорит: «Ты бы хоть одну бутылку оставил! А если кто-то придет и Семен захочет его угостить?» — «Ну что поделаешь! Если мне не хватило…» — Говорят, что у вас есть «третий глаз»: вы всегда знаете, когда человек вас обманывает? — Да, это чувство у меня есть. Тут надо быть осторожным, чтобы не оскорбить человека. Но нередко я просто говорю это. Он сидит, мы с ним разговариваем, я чувствую, что он загибает, и я говорю ему: «Не надо меня … (обманывать)!»   — Приближается ваш день рождения. Я прекрасно помню, что обычно творится в этот день: в приемной — поток желающих поздравить вас. Не устаете от этого? — Это такая радостная усталость. Очень приятно, когда человек приходит, все приходят только с хорошим. Я счастлив этим. Вот я с собой ночью разговариваю: не хвастун ли я? Я радуюсь, что дожил до 79 лет. Я иду по городу — со мной люди здороваются. Я иду по госпиталю — больные кланяются, и я слышу — один другому говорит: «Это легендарный Семен!» Для меня это — показатель большого счастья, клянусь вам, не деньги. Вот это мне приносит колоссальную радость, что я свою жизнь посвятил полностью людям. Святым людям нашей страны, которые сумели одержать победу в самой жестокой на планете Земля войне. — В одном из последних интервью вы озвучили ваш разговор с Якобом про место на кладбище. Когда вы попросили отдать место на Широкой Речке, оставленное для вас, погибшему нейрохирургу Лещинскому, Якоб вас спросил: «Семен Исаакович, вы собрались жить вечно?» Что вы тогда ему ответили? — «Нет». Я и вам говорю: я умирать собираюсь и обязательно это сделаю. Но я обращался к госпитальным сотрудникам, чтобы меня похоронили на территории госпиталя. Я считаю, что я это заслужил. — Но тут могут возникнуть юридические сложности в связи с федеральным законом о захоронениях. Или, вы считаете, что это возможно? — Я лично считаю, что возможно. Я должен продолжать жить в госпитале, понимаете? Я договорился: полтора года я буду отдыхать, меня черви не будут кусать, а потом уже они возьмутся за меня.   — Семен Исаакович, не страшно уходить? — Из жизни? Надо уходить. Вот нас с вами три человека, все точно уйдут — только в разное время. Надо уходить без камня на душе. Я вот каждый раз себя контролирую и каждый раз прихожу к выводу, что никого не обманул. И в этом мое счастье — делать добро людям. — В жизни много светлых людей. — Дай Бог, чтобы мы светлели! — И очень многие на вас равняются… — Спасибо, ребята, что вы пришли. Я это воспринимаю как подарок на день рождения.

прочитать статью полностью