Скандальный свердловский писатель раскрыл правду о тюрьме и «очке Зеленского»

Бизнес, тюрьма, СВО, книги, слава — это далеко не все виражи из жизни свердловского писателя Даниила Туленкова. Он прошел через зону, побывал в самом пекле — «очке Зеленского», вернулся знаменитым, а теперь помогает фронту. URA.RU встретилось с литератором и поговорило об испытании славой, превратностях судьбы и кредите на популярность. Кто украл у беллетриста раскрученный telegram-канал, что спасало его за решеткой и почему в последнее время вокруг Туленкова сформировался негативный имидж, — об этом и многом другом в нашем интервью. 

Справка: 

Даниил Туленков родился в 1979 году в Свердловске (ныне Екатеринбурге). Окончил исторический факультет УрГУ (прежнее название УрФУ). Занимался предпринимательством, в 2022 году был осужден на семь лет за мошенничество. Свой приговор считает чудовищным и несправедливым. Отбывал срок в ИК №53 в Верхотурье, откуда ушел добровольцем на СВО. На фронте начал писать заметки, которые принесли большую популярность. В начале 2024-го боец был помилован и демобилизован. Автор книг «У вас нет других нас», «Жена штурмовика» и «Последний осенний цветок». Имел многотысячный telegram-канал, был сотрудником агентства Readovka, сейчас занимается волонтерством. 

- Даниил, давайте с книг и начнем. Про «У вас нет других нас» мы писали. А о чем «Жена штурмовика»? 

- Это тоже можно назвать биографичной повестью. Туда положен не выдуманный сюжет, а зеркальное отображение событий, которые происходили в тылу параллельно с событиями первой книги [«У вас нет других нас»]. Книга и написана от имени моей жены.

- А «Последний осенний цветок»? 

- Это мой литературный экспромт, написан в 2000-2005 годах, в стол. В 2019-м книга была выпущена небольшим тиражом, подарочной серией для близких. А в 2025-м издательство «Яуза», на фоне относительного успеха первых двух книг, ее переиздало. Книгу можно отнести к разряду исторической прозы. Написана во многом под влиянием Булгакова, «Мастера и Маргариты», представителей австрийской психологической литературной школы — Цвейга, Шницлера, которыми я очень увлекался на рубеже эпох. В июне 2025 года у меня была презентация в Москве.

- За плечами у вас многое — заключение, фронт, литераторство. На данный момент кем себя ощущаете: писателем, общественником, ветераном СВО?

- На данный момент у меня большую часть времени занимает волонтерская деятельность, связанная с оказанием помощи фронту. Список частей, которым мы поставляли дроны и радиоэлектронное оборудование, простирается от херсонского направления до харьковского. Литературные эксперименты уже постольку-поскольку. Ну и, конечно, поддерживаю остатки бизнеса, которые пережили все эти перипетии, мою Одиссею, эпопею.

- А что-то от бизнеса осталось?

- Ну что-то осталось, конечно, не в том объеме, как было раньше. Фактор сбитого летчика не способствует расширению и углублению. Но что-то шевелится, приносит определенный доход, и слава Богу.

- Вы заявляли, что попали за решетку несправедливо. 

- Я считаю, что правоприменительная практика в нашей стране склонна излишне криминализировать сугубо гражданские отношения, которые, конечно же, можно было решать в рамках гражданского арбитражного права, не доводя до таких серьезных последствий. Я не первый и, к сожалению, не последний, кто в такой ситуации. Поэтому вопрос упирается именно в соразмерность тех или иных ошибок, допущенных в рамках ведения бизнеса, и соответствующих санкций. Это вопрос дискуссионный, который, наверное, есть смысл в большей степени оставить на усмотрение людей, связанных с областью права. Для меня это, слава Богу, перевернутая страница, но свою позицию я обозначил.

- Вы оказались в чуждой среде, среди уголовных элементов. Тяжело было? 

- Среда, в которой я оказался, представляла людей достаточно случайных. Но все-таки система ФСИН построена так, чтобы сегрегировать профессиональных преступников от лиц, оказавшихся там во многом в силу стечения обстоятельств. Все это учитывается и принимается во внимание, когда формируется состав камер. Что-то совсем уж страшное, запредельное мне не довелось там встретить.

- А что было самым тяжелым? Разлука с родными, невозможность делать то, что хочешь?

- Я бы ответ на этот вопрос разделил на две части. В следственном изоляторе в большей степени давит смещение реальности, к которой ты привык и в которой оказался. А в исправительной колонии уже какую-то адаптацию прошел, там немножко другие вещи и ценности в голову приходят.

И в первую очередь это бессмысленно потраченное время. Потому что назвать времяпрепровождение в нашей исправительной системе каким-то осмысленным и полезным я затрудняюсь. Возможно, какое-то время действительно можно потратить с пользой на своего рода перезагрузку, переосмысление, но большая часть — это совершенно бессмысленное прозябание.

- Что вас спасало? Книги? Внутренний стержень?

- Меня спасала внутренняя способность уходить в анабиоз в буквальном смысле этого слова. Потому что иначе очень тяжело, каждый день — день сурка. Сыграло роль, что борьба-то продолжалась, были апелляционные, кассационные жалобы. Они дарят хотя бы иллюзию какого-то маяка впереди. Ну а затем после первого визита представителей ЧВК «Вагнер» в наше учреждение я уже стал на полном серьезе рассматривать вариант с СВО, это тоже было одним из таких маяков. Решил полностью пройти мытарства по всем судебным инстанциям и, если будет фиаско, тогда решать вопрос кардинально. Собственно говоря, так оно все и вышло. 

- То есть заключенные не всегда имеют цель — Родину защищать? Кто-то просто хочет так выйти на свободу? 

- Мне доводилось встречать людей, которые уходили на СВО тогда, когда им оставалось отбыть наказание всего пару месяцев. Я встречал людей, которые сознательно ушли на СВО, мотивируемые не только сокращением срока, но и возможностью определенной реабилитации именно в глазах общества. Мне доводилось встречать таких людей, это не утопия, не миф, они есть. Дескать, приеду в город, где все меня знают, не откинувшимся зеком, а ветераном.

- Ну а вами что двигало?

- Сокращение срока в первую очередь. Я, собственно говоря, никогда это не скрывал. Все остальные соображения — это уже факультативный характер. Они, может быть, имели место быть, но я бы не стал их выводить на первое место. В этом плане я всегда был достаточно искренним и не вижу смысла менять позицию.

- Вам доводилось бывать в реальных боях? Это то, что вы описывали?

- У меня около шести боевых задач. Это не очень много. Это ничтожно мало в сравнении с теми людьми, которые там находятся с самого начала. Но что есть, то есть. Как говорится, что мое, то мое.

- Пресловутое «очко Зеленского». Вы были в нем?

- В ближайших окрестностях, в самой точке я не был.

- А что там в ближайших окрестностях?

- Да, собственно, все, что происходило в книге, это все ближайшие окрестности. Этот объект представляет собой сквозной тоннель под дорогой Работино — Новопрокоповка. Реально существующий объект, он не выдуман. Еще в августе-сентябре 2023 года он полностью контролировался нашими войсками. Его можно было сфотографировать, запечатлеть. А в дальнейшем это превратилось в точку, где шла очень активная фаза боевых действий — осенью 2023-го. Добраться до этого объекта уже сама по себе была нетривиальная задача. Там постоянно все менялось: то наш контроль, то их [ВСУ] контроль, то серая зона. Все действия шли в радиусе ближайших километра-полтора.

«Уходя в лес, я оглядываюсь на ленту окопов за спиной. Где-то там, вдали, затаилось зловещее „очко Зеленского“. Где-то там, на подступах к нему, сжимая в окоченевший руке автомат, лежит мой товарищ, неплохой в принципе, хотя и непутевый по жизни, шебутной и какой-то „все у него через жопу“ парень. Мы спустились в окопы впятером, а уходим вчетвером. В моей жизни это в первый раз, но, к сожалению, не последний. „Очко Зеленского“ еще соберет свою кровавую жатву». Фрагмент из книги "У вас нет других нас". 

- Сейчас за очко Зеленского по-прежнему идут бои?

- С мая 2024 года территория находится под контролем российских войск, фронт сдвинулся далеко на север за Работино, это сейчас тыл. Там, конечно, по-прежнему небезопасно в силу насыщенности дронов и тому подобного. Это по-прежнему не место для туристической прогулки.

- Вы говорите, в колонию приезжали из ЧВК «Вагнер». Не Пригожин ли?

- Не он, кто-то из его соратников.

- А как они вербовали? Типа, мужики, ну что вам тут гнить в тюряге?

- Примерно так, разговор, конечно, был всегда строго по существу. «Здравствуйте, я представитель такой-то структуры. С разрешения правительства Российской Федерации имеем к вам такое-то предложение». Ну и коротко суть: полгода, и поехал домой, если выжил. Сразу же доносилась информация, что выживут не все. Говорили все как есть. Абсолютно. Я ЧВК не рассматривал, она казалась мне не очень подходящим вариантом. Тем более у меня тогда еще шли судебные тяжбы, кассационная жалоба была не рассмотрена.

- А кто вас в «Шторм Z» завербовал?

- У нас было два набора в ЧВК «Вагнер», октябрь и декабрь 2022 года. Затем в марте 2023 года приехал представитель Министерства обороны, произошел еще один набор. И вот этот вариант мне показался более жизнеспособным. И с третьим набором в Министерство обороны я уже и ушел.

- Чем жизнеспособнее?

- Наверное, сыграла свою роль традиционная для человека нашего поколения большая степень доверия государственным институтам, чем частным компаниям. Интуитивно чувствовалось, что все-таки Министерство обороны не будет проводить безжалостную людоедскую политику по отношению к спецконтингенту. И, конечно же, оно так и было. У меня есть, что сравнить: рассказы «кашников», которые пошли с «Вагнером», и свои собственные.

- А как к зекам относились в ЧВК?

- Ну, в ЧВК «Вагнер», конечно же, отношение к спецконтингенту было сугубо утилитарным, он [глава ЧВК Евгений Пригожин] этого и не скрывал никогда. То есть, будете всегда на острие, будете всегда в тех местах, куда нормальных людей не посылают. В этом плане политика Минобороны гуманна, это просто факт. Собственно говоря, доказательств для этого никаких не требуется, потому что я сижу сейчас здесь с вами и даю это интервью. Тогда как из двух наборов, которые были у «Вагнера», я бы вряд ли вернулся живым. Второй набор исчез практически бесследно. А в первом наборе процентное соотношение вернувшихся гораздо ниже, чем было у нас в наборах Минобороны.

- На СВО вас тоже окружал спецконтингент. Каково было?

- Там полный срез нашего общества. Там есть все. У нас в роте были бывшие сотрудники: росгвардейцы, участковый милиционер, сотрудник ФСИН. Были и люди со звездами на ключицах.

- Уголовники?

- Ну прямо вот таких персонажей как Антибиотик из «Бандитского Петербурга» я не видел. Но люди, которые всю жизнь там [на зоне] провели, такие, конечно, были.

- И как вы все сосуществовали?

- Да как... Каждый в меру своей внутренней ментальности. Знаете, у кого-то это все вылезало на поверхность и усугублялось. Кто-то через определенный катарсис проходил. Я встречал все типажи, и вся достоевщина у меня в этом плане перед глазами прошла.

Достойны уважения и признания все люди, которые так или иначе оказались на линии фронта. У меня после возвращения совершенно нет желания кого-то кому-то противопоставлять. Нет цеховой корпоративной солидарности: это вот мы, а они чужие. Все грани стерлись в ретроспективе, и я несильно отделяю одних от других.

- Вернемся к литературе. Вы вели на СВО telegram-канал, публиковали заметки о жизни на передовой, когда нежданно-негаданно на вас обрушилась слава.

- Ну, был некоторый сюрреализм происходящего.

- В чем сюрреализм? Что вы в окопе сидите, а ваше имя в новостях?

- Нет, я к тому времени уже в окопе не сидел. Я к тому времени боевые задачи закончил и служил на узле связи нашего подразделения. Был не на острие событий, благодаря чему, собственно, и получил возможность вести свои записи. Потому что тогда, когда я был в эпицентре событий, было не до эпистолярного жанра.

- А в чем сюрреализм все же? Хочу понять ваши ощущения.

- Я начинал писать для узкого круга лиц, моих знакомых. И, конечно, резонанса не ожидал.

- Приятно было?

- Было в большей степени интересно. Вот как превратности судьбы складываются.

- Действительно, судьба такая штука. Вы вернулись знаменитостью, книга, поклонники...

- Ну, все это на самом деле очень эфемерные вещи, они как появляются, так и уходят. Общественное внимание — вещь нестабильная. Чтобы его сохранять, нужно всегда балансировать на гребне волны, создавая все новый и новый инфоповод. Этот запас достаточно ограничен, бесконечно долго на нем ездить нельзя. Если смотреть на вещи с философской точки зрения, то, как говорится, Бог дал, Бог взял, как пришло, так и ушло. К этому надо нормально относиться. Такие вещи не даются как открытый чек до конца своих дней. Есть срок годности, он рано или поздно истекает, к этому тоже надо относиться спокойно.

- У вас закончился этот чек?

- Я думаю, да, сейчас у меня этот чек уже исчерпан. Если мы говорим о каком-то пике популярности, то это были первые месяцы после возвращения с СВО, а может быть даже и период нахождения на СВО. Теперь, конечно, все это отошло на задний план, рассеялось как дым, как приваловские миллионы (улыбается).

- Но тем не менее ваше имя с завидной регулярностью появляется в новостях. Например, обсуждалось ваше высказывание про Северный Кавказ. Поясните? 

- Там не было каких-то конкретных акцентов на определенных народах. Общая фабула заключалось в том, что система межнациональных связей в РФ очень сильно разбалансирована. И я всего лишь проконстатировал факт того, что внутренние связки наши гораздо более эфемерны, нежели принято считать нашим руководством. Ситуация разобщенности и разноустремленности векторов национального развития внутри страны — это просто факт. И его нужно оценивать реально, не маскируя устаревшими схемами, которые в сегодняшней стране, к сожалению, не работают. Собственно говоря, посыл был такой. Но человеческая реакция заключается на многие вещи в том, чтобы везде выискивать какой-то повод для ущемлений, тогда как я сторонник всего лишь трезвого взгляда на вещи. Реальность не всегда нам нравится, но она всегда остается реальностью.

- А был какой-то повод для этого высказывания, шла дискуссия? 

- Да частные разговоры в комментариях, частные посты. Я не лицо, определяющее мнение, чтобы устраивать общественные дискуссии. Я всего лишь выражаю свое личное, частное мнение по тем или иным вопросам. Без претензий на истину в последней инстанции.

- Пошла негативная реакция? (командир Аид из полка «Ахмат» призвал Туленкова к ответу — прим. ред.)

- Да, реакция была в виде определенной вспышки.

- Сейчас погашено или еще продолжает тлеть?

- Я не знаю. Реакция была и была, собственно, это тоже отражение реальности. Ну было, да.

- А telegram-канал у вас пропал после этих событий?

- Нет, это вообще не связано никак. «Телегу» мне вскрыли 9 сентября, никакой привязки к этому событию нет.

- Кто вскрыл? 

- Никто не знает, это закрытая информация. Канал был использован для фишинговой голосовалки, злоумышленники свои задачи решили, канал им далее не интересен, он тупо брошен. Обычный криминал, обычное мошенничество. Было 16800 подписчиков

- Обидно?

- Да Бог с ним! Все происходит в свое время. Значит, его время закончилось. Я завел новый. 

- Не менее обсуждаемым было ваше заявление про никаб (Туленков высказался в защиту ношения никабов, когда глава президентского Совета по правам человека Валерий Фадеев призвал запретить в России эти головные уборы после трагедии в «Крокусе»— прим. ред.).

- Я отвечу на ваш вопрос таким образом. У меня никакие принципиальные взгляды и суждения не менялись за последние годы нисколько. Но с медийной точки зрения, конечно же, те или иные вопросы могут мне в ретроспективе казаться неуместными по соотношению места и времени. Многое можно думать, но, возможно, не все вещи требуют озвучивания.

Тогда, после возвращения с СВО, мне казалось, что возможностей для более полного, объемного выражения мыслей у меня гораздо больше. Мне казалось, что определенный моральный авторитет и медийная успешность дают мне возможности и основания говорить то, что я думаю, без учета общественного резонанса.

- Это была, скорее, моя недооценка тех изменений в обществе и настроения, которые произошли за время моего отсутствия в его среде. Недооценка и не в полной мере понимание этих изменений. Вот эти факторы во многом и способствовали тем или иным заявлениям, высказываниям, которые сформировали вокруг меня определенный негативный имидж.

- Из Readovka ушли после этого? (издание отстранило Туленкова от работы после его высказывания — прим. ред.)

- Да. Конец мая 2024 года.

- Жалели?

- Нет. Это тоже был ограниченный во времени проект, который дал возможность как-то адаптироваться к жизни в мирном обществе. Но, как у любого такого проекта, у него есть свое начало и свой конец. Это я тоже достаточно безболезненно отпустил, перевернул страницу.

- Такие виражи у вас в жизни!.. Есть о чем пожалеть? 

- Сложный вопрос. Очень сложный вопрос. Я очень много времени вот этому самокопанию, рефлексиям посвятил в местах лишения свободы, но за полтора года так и не нашел точку, где произошел поворот не туда. Все в моей жизни складывалось как шестеренка в хороших часах: одно цепляло другое, и вот оно крутилось, крутилось. Ты это все отматываешь до начала, например, 2000-х годов, и никак не можешь понять: может, вот здесь надо было пойти туда, и тогда бы ничего этого не было. Но ты понимаешь, что на каждом этапе своей жизни делал то, что в той ситуации не мог не делать. Собственно, это рок, фатум в чистом виде. Вот так я отвечу на ваш вопрос.