Ирина Волкова — человек-легенда для свердловской медицины — врач-реабилитолог с 35-летним стажем. Она стояла у истоков реабилитационной медицины в регионе, а сегодня руководит клиникой, где бесплатно помогают бойцам, получившим тяжелые ранения на СВО. Журналист URA.RU поговорила с медиком о том, как все начиналось, почему реабилитация в России до сих пор держится на энтузиастах, и о том, что происходит с людьми, когда фронт и травма меняют все. — Ирина Геннадьевна, давайте начнем с самого начала. Когда открылась ваша клиника? — Ремонт мы начали в 2017-м, а в апреле 2018 года уже получили лицензию. То есть официально работаем с апреля 2018-го. Но если говорить честно, все началось задолго до появления этих стен — настоящий фундамент был заложен еще в далеких 90-х годах. — Как вообще пришла идея заниматься реабилитацией? В 90-е об этом мало кто слышал… — Книгу «Жизнь взаймы» Ремарка я прочитала в далеком студенчестве, и она настолько потрясла меня, что мечта о собственной клинике, где я смогу лечить тяжелобольных людей — стала мечтой всей моей жизни. Говорят, что мечты у всех разные, и путь к мечте у каждого свой. У меня он оказался долгим, но очень счастливым. И уже много лет я делаю все, чтобы стать опорой тому, кто оказался беспомощным и одиноким в силу жизненных катастроф и несчастий. Ведь как сказал мой любимый Ремарк: «Если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер, — и это очень много». — Я, наверное, самый «старый» реабилитолог на Урале. С 1990 года этим занимаюсь — тогда и слова такого не было. Все началось с того, что я была комсоргом в госпитале ветеранов. Однажды к нам пришла преподаватель УГМУ с кафедры ЛФК Надежда Макеева. Рассказала, что в кино увидела хронику: в ГДР и Чехии спинальные пациенты играют в сидячий волейбол. Это был шок! У нас все по домам сидели, никто не двигался. Таких больных прятали от посторонних глаз. И я решила — а почему бы не сделать то же самое здесь? — Получилось сразу? — Начальник госпиталя дал машину с водителем, я взяла списки инвалидов-спинальников по городу и объехала всех. После работы, бесплатно, без копейки. Собрали человек 15-20, начали возить их два раза в неделю: один автобус от госпиталя, другой — от железнодорожных войск. Все было на энтузиазме. Потом создали команду по сидячему волейболу, потом бассейн, потом даже пирожки на кухне пекли — и все бесплатно. Вот так все началось. Реабилитация — это не про деньги, а про людей. — Как вы пришли к созданию полноценного реабилитационного отделения? — В начале 90-х появилась первая нейрореанимация для инсультных больных — я поучилась у коллег, сделала палату интенсивной терапии. А потом поняла: что делать дальше с этими пациентами? После инсульта, с параличами, домой их не берут. Так родилась идея реабилитации. В 1994 году открылось отделение «Активная реабилитация». Правда, меня заведующей не поставили, поставили человека, которому это было не нужно. И все быстро закончилось — когда нет идеолога, дело умирает. — Но вы не бросили? — Нет, с двумя коллегами создали первую команду, которая занималась реабилитацией инсультных на дому. Это был 91-92 год. Все на чистом энтузиазме. Но я всегда участвовала во всем, потому что верила: это нужно. Если не мы, то кто, кроме нас поможет этим больным? — Ваша клиника одна из первых в России начала бесплатно принимать бойцов после тяжелых ранений. Как это произошло? — Первый боец приехал 11 апреля 2022 года, на 47-й день СВО. Это был парень с уникальной травмой: два осколка — один повредил плечевое сплетение, рука повисла, второй — в сонную артерию, вторая рука парализована. Речь нарушена. Мы работали с ним месяц, потом еще раз брали. После первой реабилитации правая рука восстановилась, речь вернулась. Сейчас левая рука еще не полностью восстановилась, но по сравнению с тем, что было — это небо и земля. Человек может работать, жить, иметь семью. — Сколько бойцов прошло через вас за время проведения спецоперации? — На сегодня — 403 человека. Я помню, когда было 37, это казалось много. Сейчас четыре сотни за три года. И это только у нас. Для частной небольшой клиники это весомые цифры. — Какие истории бойцов больше всего запомнились? — Первый всегда в памяти. Но драмы — сплошь и рядом. Вот пример: приезжает группа с Донбасса, с ними жена одного из парней. Молодой, красивый, после черепно-мозговой травмы, паралич, речь нарушена. Она сидит, слушает, потом говорит: «Я от тебя ухожу. После выписки к матери поедешь». Все. На глазах. И таких случаев много — матери, жены бросают, особенно если парень остался инвалидом. — А что происходит с теми, кого бросили? — Не знаем, куда девать. Вот парень, 21 год, мать отказалась, отчим сказал: «Не надо». Жилья нет, куда его? Шесть человек у нас были брошены семьями. Были и детдомовские. Один случай: близнецы, оба из детдома, один ранен тяжело. Мать работала санитаркой в том же отделении, ни разу не подошла, хотя знала, что это ее сыновья. Санта-Барбара, честное слово. — Говорят, что реабилитация обнажает все человеческие пороки. Почему так? Почему люди бросают своих? — Я глубоко убеждена, что именно в кризисные моменты, особенно в процессе реабилитации, истинное лицо человека и его окружения обнажается целиком. Здесь, как под микроскопом, проявляются нелюбовь, алчность и откровенная меркантильность. Иногда матери звонят только узнать — получил ли сын выплаты. Или вот: папу спасите, а когда спасли — «забирайте», а куда — не знаю, у нас коттедж трехэтажный, неудобно... Это горькая правда о человеческих отношениях, когда забота и сострадание уступают место комфорту и личной выгоде. — Но бывают и обратные истории? Когда вера и любовь спасают... — Таких историй множество. Вот парень из Алапаевского района, который на второй день спецоперации попал под БТР, чудом выжил. Его тело было истерзано, надежд на полное восстановление почти не оставалось. Однако рядом оказалась мать, чья безграничная любовь и стальная воля буквально вырвали его с того света. И по сей день именно ее неустанная поддержка и непоколебимая вера являются единственным, что удерживает его на этом свете. Без нее, как говорят, его бы просто не стало. — Чего не хватает российской реабилитации сегодня, если говорить в контексте СВО? — Психологов. Работы с ПТСР (посттравматическим стрессовым расстройством). Никто не занимается этим системно. Боли, тревога, бессонница — все это есть у наших ребят, но программы поддержки нет. — Как проявляются эти проблемы? — Фантомные боли, нейропатические боли, тревожность, невозможность находиться с другими людьми. Один боец у нас не смог лежать в палате — попросил выписать, потому что боится. А дальше что? Куда он пойдет, кто его подхватит? Столкнувшись с серьезной проблемой, солдат рискует остаться один. Лишь присутствие близкого человека, например жены, может стать спасением. В отсутствие такой поддержки, он неизбежно окажется беззащитен и предоставлен исключительно самому себе. — Кто финансирует работу с бойцами? Есть поддержка государства, бизнеса? — Нет. Все на трех-четырех людях, которые просто скидываются. Один — из Кирова, двое из Свердловской области, еще одна строительная компания дает по сто тысяч. Все. Иногда кто-то разово помогает, но это исключение. Меценатов нет, крупных компаний — тоже. Все своими силами. А что делать? В сложившейся ситуации я, прежде всего, остаюсь врачом, а уже затем выполняю обязанности руководителя клиники. Главная цель моей работы — лечить людей, поэтому нередко приходится искать нестандартные решения, чтобы предоставить необходимую помощь нашим пациентам. — Почему так? Почему бизнес не поддерживает? — Менталитет такой: «Государство есть, пусть оно и помогает». Даже на кошачьи приюты люди не жертвуют, а тут речь идет о людях с тяжелыми травмами. Благотворительность у нас пока не в моде. Удивительно, что порой даже взрослым и серьезным людям необходимо разъяснять элементарные библейские истины: «Помогай ближнему по силе твоей и берегись, чтобы тебе не впасть в то же».  — Какие еще истории за последнее время вас потрясли? — Вот недавно: девочка, 24 года, после ДТП — вегетативное состояние. Десять месяцев ни одна государственная клиника не взяла. Мать одна, с трахиостомой, гастростомой, катетером. Мы взяли, потому что жалко. Просто по-человечески. Нашли фонд, но все равно все на нас. Чтобы добиться результата, нужно работать 3-4 месяца, а не две недели, как в госпрограммах. Не понимаю, как можно пройти мимо. — Что бы вы хотели изменить в системе? — Нужно, чтобы была поддержка ПТСР, чтобы психологи могли сопровождать бойцов и после выписки. Нужно финансирование — не миллиарды, а 2 миллиона в месяц, чтобы реально помогать. И чтобы был дом для ветеранов, куда можно было бы устроить тех, кого бросили. — Если бы вы могли обратиться к читателям, что бы сказали? — Помогайте. Не ждите, что государство решит все за вас. Каждый может сделать немного. Реабилитация — это не про чудо, а про ежедневную борьбу за человека. Только вместе мы можем что-то изменить. Справка:  Ирина Волкова окончила УГМУ в 1987 году по специальности «лечебное дело». В 1988 году прошла интернатуру по неврологии на базе того же учебного заведения. В настоящее время имеет высшую квалификационную категорию врача-невролога, а также специализацию по лечебной физкультуре. В ходе профессиональной деятельности неоднократно проходила повышение квалификации. Среди опубликованных материалов Волковой — статьи, посвященные болезни Альцгеймера и болезни Паркинсона.

прочитать статью полностью