Имя профессора Кирилла Бердюгина широко известно за пределами Свердловской области: чтобы попасть к доктору из Уральского института травматологии и ортопедии имени Чаклина, выстраиваются очереди со всей России. Среди его пациентов есть простые пенсионеры, отставные солдаты, высокопоставленные чиновники и силовики, и именно Бердюгина прочат в новые ректоры УГМУ. URA.RU встретилось с именитым врачом и узнало, почему современная медицина оказалась не готова к вызовам СВО, в чем советские врачи превосходили нынешних и чего не хватает главному уральскому медвузу.
— Кирилл Александрович, с какими травмами чаще всего сталкиваются у вас в институте?
— Легкой травмы или какой-то одной патологии в институте нет, у нас представлены абсолютно все патологии. В основном мы занимаемся тем, что не могут сделать первично наши коллеги: тяжелые травмы позвоночника, таза, многооскольчатые переломы с большими смещениями всех длинных трубчатых костей — предплечье, плечо, бедро, голень. Очень часто приходится за кем-то переделывать, когда операции были сделаны, к сожалению, неудачно. И вот эта хирургия последствий травм является наиболее сложной.
Фактически наш институт — единственное место в регионе, где занимаются работой над ошибками, если можно так выразиться.
— Почему в ваш институт так сложно попасть? Ни для кого не секрет, что очереди можно ждать месяцами.
— В области несколько сотен медицинских учреждений. И если каждое пошлет в день хотя бы двух человек (а посылают не двух, а более), то речь пойдет о сотнях и даже тысячах больных, ежедневно отправляемых в институт. И институт, находясь в том положении, в каком он есть, не всегда в состоянии справиться с этим объемом работы. Да, очереди существуют, в том числе и на оперативное лечение.
Но многие вещи обусловлены теми событиями, которые произошли за последние годы, в частности, с коронавирусом. Ведь мы в какой-то период добились того, что у нас не было очереди на крупные плановые операции. Но пришел коронавирус, закрылись многие больницы, и все их пациенты в неотложном порядке пошли в наш институт. Соответственно, плановая хирургия пошла вниз, и так продолжалось несколько лет. Мы оперировали как обычный травматологический центр, к нам по скорой привозили людей. Это был колоссальный объем работы.
— Но сейчас вопрос о коронавирусе не стоит так остро.
— Да, но тот же самый коронавирус дал колоссальный скачок заболеваниям опорно-двигательного аппарата! Многократный рост ортопедической заболеваемости, который мы сейчас наблюдаем, — это осложнение после COVID. Возникли совершенно непонятные по своей причине болевые синдромы. Поэтому вал работы продолжается.
Но надо понимать, что очереди ждут только плановые пациенты. А тяжелые пациенты, кто находятся в больницах и с кем не могут справиться местные доктора, попадают к нам в течение нескольких дней после телеконсультации. И заметьте, попадают в высококвалифицированные руки, оперативное лечение у нас по квотам, бесплатное, мы ни с кого не берем денег.
— Слава о вашем институте гремит. А есть какие-то уникальные методы лечения, которые в регионах Большого Урала можете применять только вы?
— Я вам больше скажу, в России мы единственные, кто оперирует перипротезные переломы. Это когда у человека стоит эндопротез тазобедренного сустава, и человек ломает бедренную кость, в которую вколочена ножка тазобедренного сустава. Вот как его прооперировать? У него весь костный канал занят металлической ножкой. И мы единственные в стране, кто разработал метод интрамедуллярного остеосинтеза бедра, то есть внутрикостного остеосинтеза бедра. У нас Игорь Михайлович Пивень, потрясающий врач, кандидат медицинских наук, в прошлом году получил премию губернатора Свердловской области за эту разработку.
Он объехал, наверное, 40 городов России с показательными операциями, даже за границу ездил. Но другие пока еще не научились так оперировать, многие боятся — а вдруг что-то пойдет не так? Вдруг доломаешь эту кость? Так что мы тут монополисты, единственные, абсолютные в этом плане пионеры. К нам отправляют больных со всех регионов.
— Оперируете ли вы сейчас военнослужащих, которые получили ранения на СВО?
— Военнослужащие вооруженных сил РФ лечатся в учреждениях Министерства обороны РФ. Но когда они перестают быть военнослужащими, а становятся гражданскими лицами, они безусловно и однозначно попадают в том числе и к нам.
— Опять же, с какими травмами чаще всего?
— Самые частые — огнестрельные и минно-взрывные. В мирное время никогда не было таких ранений, с которыми мы столкнулись во время последних событий. Это оскольчатые переломы. Это открытые переломы. Это первичные инфицированные переломы, когда в ране могут находиться не только инородные тела, там фрагменты снаряда, пули, мины, там может лежать кусок бушлата или шинели, стекло, штукатурка, пакля, да что угодно прямо в ране может быть. Все эти ранения склонны к нагноению, первичному инфицированию, это усложняет проблему. Там есть большие дефекты тканей, и это очень большая проблема.
Таких военнослужащих выводят из шока, заживляют раны, пытаются срастить переломы, но последствия травм остаются, понимаете? Конечность, например, не функционирует, или не до конца срослась, или срослась с укорочением. И когда таких солдат комиссуют, они приходят к нам.
— Тоже ждут очереди, как обычные граждане?
— Мы прекрасно понимаем, кто эти люди, поэтому они вряд ли стоят в очередях. К участникам СВО внимание повышенное, и так и должно быть, потому что это защитники Отечества.
Они выполнили свой долг, они пострадали при защите Родины. И отношение к ним должно быть точно таким же, как к ветеранам Великой Отечественной войны. Они отдали свое здоровье, и государство должно сделать все, чтобы их восстановить.
— Вы сказали, что не видели таких травм. Получается, СВО поставила новые задачи перед российскими медиками?
— На самом деле это очень сложная проблема, потому что мы все к этим ранениям, по большому счету, оказались не совсем готовы. Мы уже забыли, каким был Афганистан, и не думали, что это повторится снова. Ведь кто должен заниматься этими пациентами? Хирурги, травматологи, гнойные хирурги, реабилитологи, психологи.
А мы все врачи мирного времени, и за три года мы до сих пор врачи мирного времени! Нужно готовить, особенно с учетом современных реалий, новых врачей, которые будут проходить циклы военно-полевой хирургии, военно-полевой терапии.
Которые будут углубленно заниматься реабилитологией, протезированием, лечением психических, психологических, неврологических расстройств, так называемого посттравматического синдрома, который развивается у бойцов. Но таких врачей, которые на данный момент знают травму как родную, нет, кроме военных учреждений — госпиталь Вишневского, госпиталь Мандрыки, военно-медицинская академия Кирова. Вот они приняли на себя первый удар, они берут на себя самых тяжелых больных.
Более того: это сейчас у нас СВО, а что будет через пять лет, кто знает? А если, не дай Бог, что-то случится? Лучше быть готовым, чем не быть готовым. Если человек всю жизнь работал на паровозе, а ему пригнали электровоз, то он не знает, как он устроен. Банальный пример, но так и у нас.
— Но за три года можно было переориентироваться. Что вы предлагаете изменить, к примеру, в нашем УГМУ (Уральский государственный медицинский университет), чтобы получить таких специалистов?
— Время диктует необходимость выделения военно-полевой хирургии и хирургии медицины катастроф в отдельную кафедру. Этот вопрос однозначно нужно рассматривать, и это первое. Второе — как минимум возвращение военно-полевой хирургии и хирургии катастроф в цикл травматологии и ортопедии на уже имеющиеся кафедры. Третье — это необходимость вот этих самых программ военно-полевой хирургии, военно-полевой терапии, которые должны проходить все студенты лечебно-профилактического факультета.
— Я помню, вы выступали за воссоздание кафедры военной медицины в УГМУ. А почему вообще ее упразднили в свое время?
— Ее присоединили к кафедре дерматовенерологии. Вы представляете, что такое медицина катастроф? Самолет падает, рушится пятиэтажное здание, взрывается емкость с хлором. Какая взаимосвязь с дерматовенерологией? С медициной катастроф в нашем УГМУ анекдот, в России нигде такого нет. Да Бог бы с ней, если бы присоединили к хирургии, травматологии, терапии, реаниматологии, но не к венерологии же? Мне как врачу это представляется абсолютно несерьезным и неправильным.
— Вы сам закончили УГМУ, это ваша альма-матер. Как оцениваете работу вуза?
— А вы задумайтесь: увеличилось ли в регионе количество врачей? Дефицит закрыт? Стало больше медиков на местах? Куда они все делись, почему так? И всех все устраивает.
У меня родители, дядя, двоюродная сестра и ее муж медицинский университет закончили, и мне перед родителями стыдно за то, во что превратился наш вуз. Говорят какие-то фантастические вещи: «Наш УГМУ десятый в мире!». Это все неправда откровенная, а она тиражируется.
— Мне не раз доводилось слышать, что вас прочат на место ректора УГМУ. Примеряли на себя эту роль, как она вам вообще?
— Куда государство отправит, там и буду работать.
— Придется же оставить любимую хирургию. Одним светилом будет меньше.
— Ну, допустим, сейчас я уже не столько хирург, сколько очень много консультирую. У меня по 20 консультаций в день. Значит, будем по-другому расставлять приоритеты.
— То есть вы не будете возражать против того, чтобы государство отправило вас в УГМУ?
— Однозначно, сопротивляться не буду. Я считаю: то, что происходит в вузе сейчас, неправильно. Я не против каких-то новаций, изменений, я все это прекрасно понимаю. Но реформы ради реформ не нужны. Реформы нужны для улучшения. Поживем — увидим.
Я ведь однажды уже участвовал в выборах ректора, ездил в Москву. Это было семь лет назад, главой здравоохранения РФ тогда была Вероника Скворцова. Провел в приемной министра чудные 4,5 часа своей жизни, потом нас вызвали, поговорили с каждым кандидатом отдельно. Ольга Петровна Ковтун (нынешний ректор УГМУ — прим.URA.RU) победила.
— Над чем еще, кроме воссоздания кафедры, стали бы работать в первую очередь, будь вы ректором?
— Я бы построил медицинский кластер в Академическом. Я бы валялся в ногах у меценатов: «Дайте денег, постройте, помогите!». Причем начал бы не с огромных масштабов, а сначала начал строить бы учебный корпус и общежитие. Вот я съездил недавно в Новокольцовский, на свою кафедру, где работаю, чтобы посмотреть, как это должно быть (Бердюгин — профессор Института физкультуры, спорта и молодежной политики УрФУ — прим.URA.RU). Заходишь туда и понимаешь, что Европа отдыхает: мягкие уголки, мебель, кейтеринг, бесшумные лифты, кубатура, окна, освещение, мультимедийные презентации, туалеты, простите, с фотоэлементом! Вот что нужно.
— Советскую медицину принято хвалить, а современную ругать. А правда там было что-то такое, чего нет сейчас?
— Очень сложный вопрос. Я с детства, с того момента, как начал говорить, видел советскую медицину через своих родителей. И для меня это своего рода абсолютный идеал отношения к человеку, когда врачи были врачами.
Они лечили, это было их призвание, их долг, их святая обязанность и в то же время работа. В этом было значительно больше гуманизма и гораздо меньше корыстных мотивов. У врачей было больше желания самосовершенствоваться: с каким удовольствием люди учились, выписывали журналы, книги!
Ведь в советское время редко у какого врача не было медицинской библиотеки. Люди это все читали, изучали. Мой отец, который оперировал 46 лет, перед каждой операцией открывал атлас топографической анатомии. Я говорил: «Папа, зачем ты открываешь эту книгу?». Он говорил: «Надо посмотреть».
— А сейчас не открывают?
— Сейчас, к сожалению, молодые врачи не понимают, что для того, чтобы стать знаменитым, достойным, высокооплачиваемым, благополучным, ты должен работать. Они все хотят, выйдя из института, получить все преференции сразу, остается только один вопрос — за что? При отсутствии знаний, умений, навыков. Учитесь, вот основа.
— Я слышала мнение, что в медицинских вузах нужно учить милосердию. Разделяете его?
— Нет, потому что милосердие воспитывается на примере, когда студент видит милосердного ассистента, доцента и профессора, когда он видит перед собой пример отношения, тогда он и будет милосердным. Милосердие должно быть вокруг, должно идти через педагога, через учителя, через семью, через школу, понимаете? Это некий базовый навык — милосердие.
Милосердие должно быть не только у врачей, оно должно быть у всех. Вот упала старушка на улице: я врач, я подниму, а я строитель, я поднимать не буду. Человек — самая большая ценность. Зрелость любого общества определяется по отношению к кому? К детям и старикам, и советское общество было очень зрелым в этом плане. Дети — наше все, оттуда лозунг, а старикам везде у нас почет, тоже оттуда лозунг, и не просто лозунг. Перевести старушку через дорогу, поднести женщине сумку — это было нормой.
— А у вас осталось милосердие? Ведь вы видите страдания людей с утра до ночи.
— Это не я должен говорить. Это мои больные должны говорить, осталось оно или нет. Но во всяком случае я могу сказать, что сопереживаю больным. Мне их жалко. Я всегда консультирую пациентов так, как консультировал бы своих родственников. Почему, собственно говоря, очереди ко мне стоит? Потому что я не просто пишу рекомендации, а стараюсь, каждый раз стараюсь. Вот ко мне все и идут.
— А еще я слышала мнение врачей, что вера помогает человеку выздороветь. Что скажете на этот счет?
— Да, верующие люди выздоравливают лучше. Человек стремится, он хочет, он просит. Сказано же в Писании: просите, и дадено будет вам. Больной мотивирует себя, если угодно, на выздоровление.
Знаете, что интересно? Пока люди не попадают к нам со сломанными тазами, позвоночниками, руками, ногами, они все атеисты. А как только оказываются здесь, очень у многих на прикроватных тумбочках появляются иконки, и многие начинают о чем-то задумываться.
— То есть вы как практикующий врач констатируете, что верующим легче поправиться?
— Конечно, у них больше мотивации, они верят, а это очень важно — верить. Важно собрать себя и направить все силы, например, на сращение. Однозначно у верующих людей многие болезни проходят лучше, чем у неверующих, потому что они мотивированы.
У нас в истории медицины Николай Иванович Пирогов что говорил под конец жизни? «Если мне кто-то сейчас скажет, что в Священном Писании написана неправда, я назову этого человека сумасшедшим». У нашего великого русского терапевта, профессора Матвея Мудрова, в приемной висел календарь на каждый день, где были расписаны святые, которым нужно молиться при той или иной болезни. А он основоположник всей нашей терапии. На этом можно не заострять внимание, но это действительно работает.
Сохрани номер URA.RU - сообщи новость первым!
Что случилось в Екатеринбурге и Нижнем Тагиле? Переходите и подписывайтесь на telegram-каналы «Екатское чтиво» и «Наш Нижний Тагил», чтобы узнавать все новости первыми!
