Вдова первого президента России Бориса Ельцина Наина Иосифовна сдержала свое обещание, данное дочерям, и начала писать мемуары. Рабочий материал будущей книги увидит свет в ближайшем выпуске журнала «Караван историй». Электронной версии у издания нет, поэтому вдохновитель Наины Ельциной - ее младшая дочь Татьяна Юмашева - опубликовала отрывки воспоминаний в своем блоге. Судя по нескольким главам, книга вряд ли затронет острые политические вопросы эпохи 90-х, скорее всего, это будет душевная семейная история. Наина Иосифовна верна своей линии скромного, преданного и мудрого хранителя «тыла».

 

Из первых глав мемуаров читатель узнает, как на самом деле зовут Наину Ельцину, и почему Борис Николаевич не разговаривал с ней целый год (!), почему он называл себя «подружкой» и какой разговор запомнился супругам на всю жизнь.

 

«…С моим именем тоже были своя история. По паспорту записана-то я была Анастасия. А все в семье меня называли Ная. Мой папа Ося почему-то решил, что… «Анастасия Иосифовна»… никто не выговорит. Гораздо лучше – Ная, Наина. Так меня папа всегда и называл, так звали и подруги, и все вообще. Доходило до смешного. Однажды в комнату заходит главный инженер нашего института. И обращается ко мне: Анастасия Иосифовна! А я никак не реагирую. И девчонки с работы говорят мне: да что тут такого, зайди в ЗАГС, да и поменяй имя. Только и всего. Я так и сделала. С тех пор я окончательно стала Наиной Иосифовной. Это было совершенно спонтанное решение, даже с Борисом я не посоветовалась. Я показала ему паспорт, он посмотрел и ничего не сказал. Но после этого почти целый год, он меня по имени вообще никак не звал. В знак протеста, так сказать. Обращался ко мне просто: «девушка». Девушка – и все тут. Я уже не знала, что делать. Даже Лена с Таней, маленькие были, но обратили внимание: мама, а почему папа тебя называет «девушкой»?

 

«В Борю девчонки все время влюблялись, и ему многие нравились. К каждой девочке он относился внимательно и трогательно. Друзья часто ему говорили: «Борька, знаешь, тебе нужно было родиться на 100 лет позднее». Что имелось тогда в виду? Он был очень порядочный человек, очень чистый и честный. Денег у него никогда не было. Если родители присылали ему деньги – он обязательно купит что-то для всех, или кому-нибудь отдаст, если надо. Я не знаю, плохо это или хорошо, но для него ничего материального просто не существовало. Он мог организовать буквально любое дело: газету, эстафету, выезд за город, день рождения, сюрприз, подарок, конкурс. При этом он не был никогда комсомольским вожаком, ничего «идейного» в этом не было, просто это был наш лидер».

 

«Я его никогда не спрашивала, влюблен ли он в кого-нибудь. А он мог! Все считали, что у нас с Нолькой Лавочкиным роман, и вот Борис встретит меня в институте, на занятиях, или вдруг в комнату к нам придет: «А ты с ним целуешься?» Я отвечала с вызовом: «А ты у него спроси. Тебе что, интересно?» - «А как же!» - Я возмущалась: «Но я ведь тебя не спрашиваю, с кем ты целуешься, в кого ты влюблен! Тебе-то что?» - «Как что?» - «Я не понимаю, почему ты должен контролировать меня!» - «Как я не должен контролировать! Мы же с тобой подружки!». Если честно, тогда у меня даже в мыслях не было, что мы будем вместе с ним всю жизнь, клянусь!»

 

«…Вообще он очень хотел мальчика. И первый раз очень хотел мальчика, когда Лена родилась, и второй. Честно говоря, второго ребенка мы не планировали, так вышло. По форме живота все «знающие» люди говорили, что точно будет мальчик. Мы оба как-то особенно поверили этим прогнозам. И вот я в роддоме. Сутки ужасных мучений. Я рожала очень тяжело, наверное, оттого, что во время беременности двухгодовалую Лену носила все время на руках. После родов я только помню перед собой лицо врача-акушера – у нее такие черные глаза над белой повязкой, очень красивые. Спрашиваю: «Кто?» Она говорит: «Дочка». А у меня слезы градом брызнули, и я ей говорю сквозь рыдания: «А нам нужен мальчик». А она мне строго говорит: «Радуйся, что жива осталась!».

 

«Был у нас такой разговор, я его на всю жизнь запомнила. Помню, ему стало плохо, – тогда он был начальником домостроительного комбината, просто был дома, говорил по телефону, и у него вдруг прихватило сердце. Это было уже поздно вечером, может быть, в 12 ночи или в час. Когда уже стало полегче, я ему вдруг говорю: «Ты подумай, Боря, ты ведь так уработаешься, подумай обо мне и о детях. Подумай только, что будет с нами, со всеми, если с тобой что-то случится». И тогда он мне сказал: «Ты знаешь, ты не сердись. Но работа у меня на первом месте. Я вас очень люблю, но работа для меня все равно на первом месте». Это был очень серьезный разговор. «Что же я буду делать с детьми?». «Подожди. У тебя высшее образование, ты что, детей не прокормишь? Прокормишь». Причем сказал это он очень спокойно. «Ну что ты трагедию из этого делаешь!».

 

«Говорят, что он был жестокий человек, но это неправда. Люди все время путают два разных понятия: жесткий и жестокий. Потому что на работе он действительно мог быть очень жестким, требовательным… Он никогда не кричал. Никогда не ругался. Но если он сказал… Есть такое выражение: как отрезал. Действительно, он как будто вырезал эти слова, поэтому не воспринять его критику было невозможно».

 

«Я, как будто всегда знала его, с детства. Как будто он всегда был со мной. Это чувство с годами только усиливалось. Он как-то написал мне в одном письме: «У нас же с тобой одна душа». Это, правда, так...»