9 мая Россия и весь мир отметят 80-летие Победы в Великой Отечественной войне, и пока страна готовится к парадам, на ее территории идут боевые действия. URA.RU запускает серию рассказов о тех, кто сражается за Родину сегодня, чем они живут и как их вклад приближает победу в СВО. 29-летний медик Александр с позывным Боноти с февраля 2023 года вместе с товарищами эвакуировали и стабилизировали более 200 раненых. Самые тяжелые смены длились по 12 часов без перерыва — за это время через их руки проходило до 70 человек. «Мы не герои, — говорит он. — Мы просто делаем свою работу. Как пекарь печет хлеб, а учитель учит детей. Без нас система рухнет». Александр, давайте начнем с самого главного: что вас привело сюда, в зону СВО? Как человек, который мог бы спокойно работать фельдшером в мирной жизни, оказался на передовой? Честно говоря, в военную медицину я попал случайно. Сначала учился на штурмана, отслужил на корабле, а потом мне предложили бесплатное обучение в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге — с перспективой военной карьеры. Это показалось престижным, и я согласился. Учился на фельдшера с 2014 по 2017 год, но потом повздорил с командованием, забрал документы и ушел. Работал в гражданке, а в 2023 году решил пойти в ЧВК «Вагнер». После того как компания развалилась, служил в «Редуте» полгода, с небольшими перерывами. А потом, вернувшись домой, понял, что не могу сидеть на месте. Подписал контракт с Минобороны 1 октября 2024 года — и вот я здесь, работаю с минометным расчетом, хотя в традиционную медицину не захотел: там порой до 50 человек в день обрабатывать приходится. Вот эта невозможность оставаться в стороне — она о чем? Что именно тянуло вас обратно, несмотря на все риски? Жизнь на гражданке изменилась. Люди стали другими, ценности — тоже. Там все озабочены материальным: вещи, деньги, статус. А здесь все проще, ближе, настоящее. Здесь понимаешь, что жизнь — это не вещи, а люди, которых ты обнимаешь, с которыми делишь последний кусок хлеба. На гражданке этого не хватает, и от этого пусто. Здесь же — все настоящее, без фальши. Расскажите про свой первый день здесь — как вы вообще осознали, что это не кино, а суровая правда жизни? Самое сложное — это понять, что здесь все по-настоящему. Люди приходят сюда и не осознают до конца, что можно умереть в любую секунду. Это не новости по телевизору, не фильмы с героическими сценами. Здесь грязь, кровь, страх — и осознание, что все это реально. Первые дни — как холодный душ: ты либо принимаешь это, либо ломаешься. Сейчас конкретно что входит в ваши обязанности? Я сейчас нахожусь в артиллерийском подразделении и работаю на орудии. При этом продолжаю быть внештатным медиком. В любой момент может поступить экстренный вызов: «300-й» (раненый — прим. ред.), надо выдвигаться. Тогда все бросаем, берем сумки с перевязочными материалами, обезболивающим, выходим на эвакуацию. Если раненых несколько, разделяемся, действуем группой. Работа непредсказуемая: у нас нет четкого графика, все по обстановке. Считается, что медики для противника — «лакомая цель», ведь от них зависит возвращение бойца в строй. Действительно ли вы все время на прицеле и насколько легко врагу распознать медика по униформе или каким-то деталям снаряжения? Знаю о нескольких случаях, когда таким образом противник вычислял командиров. Определить медика сложно, поскольку у нас, как правило, та же форма, но риск все равно высокий: если становится понятно, что мы вытаскиваем раненого, то, конечно, по нам могут бить целенаправленно. Мы же несем прямую угрозу потере их «результата». Сколько вообще медиков и врачей обычно бывает на смене? Или это закрытая информация? Обычно все зависит от подразделения: есть организованные медицинские бригады, есть внештатные ребята вроде меня. Кто-то из нас постоянно дежурит, чтобы при любых обстоятельствах успеть выехать или выйти к раненому. Бригада у нас своя, в батальоне есть медики. С экипажем и взаимодействием проблем нет, все отлажено. Насчет точных цифр — необходимых сил хватает. Как бойцы относятся к медикам? Что вы чувствуете, когда раненые, которых вы спасли, выходят из госпиталя и благодарят вас? К медикам относятся с большим уважением. Когда знаешь, что в случае чего тебя вытащат из-под обстрела, сделают перевязку, твои шансы на жизнь в разы выше. Поэтому ребята всегда нас прикрывают, помогают на выездах. Это взаимная поддержка: мы спасаем их, они — нас. Помню парня, которого мы достали из-под обстрела, он потом нашел меня, обнял и сказал: «Ты дал мне второй шанс. Теперь я живу за двоих». Но я всегда подчеркиваю, что это не только моя заслуга, это работа команды. А чего чаще всего не хватает именно в медподразделениях? Наверняка часто приходится импровизировать. Импровизировать бывает нужно, но, к счастью, не постоянно. Все зависит от того, сколько материала ты взял с собой и в какой ситуации оказался. Бывают случаи, когда длительные передвижения — по несколько километров. Ранение может начать кровоточить снова, перевязка промокает. Или перевязочных мало, а раненых несколько. Тогда используем подручные средства, но стараемся иметь запас. Настолько, насколько это возможно в боевых условиях. У нас, к примеру, недостатка нет: и взаимодействие с батальоном налажено, и гуманитарная помощь приходит. С медикаментами у нас тоже все хорошо: и обезболивающие, и перевязочные, и все, что нужно, есть. Основная проблема — техника для эвакуации «300-х». Бывает, едешь за раненым, а транспорт подбили, или приходится ждать, пока приедет что-то еще. Это может стоить драгоценного времени. А в целом многое зависит от конкретного подразделения, от их логистики и координации. Вы упомянули уже не одну ситуацию, когда приходилось буквально вытаскивать людей из-под обстрела. Расскажите о самой запоминающейся истории спасения. Недавно был случай, который врезался в память. Мы меняли позицию, переезжали, готовили новое место, затаскивали орудия. Все уже собирались отдохнуть, попить чай, поесть. И тут из соседнего взвода пропал боец — перестал выходить на связь. Мы втроем быстро собрались, выдвинулись на заранее оговоренное место. Пока шли, не знали, сколько там людей и что вообще происходит. Выяснилось, что у них «300» — тяжело раненый. Мы пробирались через минное поле, под артобстрелом, под дронами. У парня были повреждены все четыре конечности, осколок вошел в кость. Сам он не мог идти. Нас было трое, а вес его — под сотню. Пять часов нас обстреливали, то минометы, то одностволки, то дроны сбрасывали взрывчатку. Моментами казалось, что все, конец. Но мы решили рискнуть, не останавливаться. Перевязали его, несли через трубы, через поле. Чудом ушли от дронов, добрались до точки эвакуации. Сейчас он на реабилитации и, надеюсь, скоро вернется в строй. Наверняка были случаи, когда шансов спасти почти не было. Да, такое бывает. В январе был случай: нас меняли, ударила «фипивишка» (FPV- дрон — прим. ред.). Один боец, дедушка лет 50, и молодой парень выдвигались вместе. У парня плечо было разорвано — его чудом собрали, сейчас он на реабилитации. А дедушка еле дышал. Мы перевернули его, очистили дыхательные пути, осмотрели — у него была ранена рука, маленький осколок в голове. Довезли живым до госпиталя, потом перевезли в Луганск. Но там он, к сожалению, скончался. Бывали случаи — и в «Вагнере» — эвакуировали ребят с тяжелейшими, буквально разрывающими ранениями, стабилизировали как могли, но в госпитале большинство не выживало. У нас правило: в каком бы состоянии человек ни был, мы спасаем. Когда вокруг все рушится и каждая секунда может стать последней, есть ли место размышлениям и эмоциям? В такие моменты не до долгих раздумий: в голове одна простая установка — «Надо двигаться, иначе погибнешь». При таких жестких условиях как вам удается сохранять самообладание? Есть ли что-то, что дарит вам силы, помимо слов благодарности? Моя мотивация — это родные и близкие. Самое страшное — оставить мать без сына. После тяжелых смен помогает музыка, спорт — занимаюсь со штангой, это переключает мозг. Еще у меня есть оберег — славянская руна «Чертог ворона». Нашел группу, которая делает такие обереги по дате рождения, мне заговорили его. Я верю, что это помогает. Главное — верить. А если вдруг все пошло не по плану — ранения, обстрел, хаос… Что должен помнить солдат, чтобы остаться в живых? Самое главное — не паниковать и включать голову. А чтобы она включилась вовремя — слушайте инструкторов с первого дня, особенно по медицине. Не просто слушайте — вникайте, запоминайте, задавайте вопросы. Эти знания реально спасают. Многие сначала махают рукой, мол, «авось пронесет», а потом, когда рядом падают мины и кто-то получает ранение — начинают вспоминать, что им когда-то говорили. Не откладывайте понимание на потом. Учитесь сейчас — это ваш шанс вернуться домой живым. Вы спасли уже более двухсот человек с февраля 2023 года — это огромная цифра, которая говорит сама за себя. Но при этом вы не считаете себя героем. Почему? Потому что, по сути, мы просто делаем то, что должны. Каждый здесь герой по-своему. Когда я был в «Вагнере», за 12-часовую смену мы могли обработать до 50 человек, половину стабилизировали. Иногда вдвоем без сна принимали по 70–80. Но это командная работа. Пекарь печет хлеб, учитель учит детей, а мы спасаем бойцов. И без каждого «винтика» система не будет работать. Вы говорите о Родине, о семье, о ценностях, которые здесь, в зоне, становятся особенно ясными. А что для вас значит само слово «Родина»? Родина — это земля, которую создавали и защищали наши предки. Это семья, дом, традиции. Я знаю, что за мной — весь мой род, моя семья, мой дом. Ради них и воюю. Допустим, есть люди, которые пока сомневаются: идти служить или нет. Что бы вы им сказали? Это каждый решает сам. Но если ты чувствуешь свои корни, свою ответственность за эту землю и за своих близких, ты придешь. Если ты только говоришь «люблю Родину», но ничего не делаешь — в этом мало смысла. Надо подтверждать поступками. Такая работа — каждый день видеть боль, кровь, уходить от обстрелов — наверняка меняет отношение к жизни. Как именно? Здесь понимаешь, что жизнь — это подарок, и ни у кого нет гарантии на завтрашний день. Учишься ценить простые вещи. В Бахмуте помню момент: весна, солнце, тишина — я вышел из подвала, сварил кофе, в руках шоколадка, и я вдруг осознал: «Как же хочется жить». И вот эта жажда жизни здесь сильнее, чем где бы то ни было. А как близкие относятся к службе? Что вы говорите им, уходя на задание, чтобы они не волновались? Говорю, что все хорошо и всегда в порядке. Стараюсь передавать оптимизм — переживать и расстраиваться ведь не поможет. Они поддерживают меня, и это важно. Что для вас стало самым страшным в СВО, если говорить не о ранах, а о душе, о сердце? Самое страшное — это когда близкие ждут, верят, что человек вернется, а он погибает. Матери, которые не дождались сыновей, жены, которые не дождались мужей, — это боль, которую не описать. Помню одного матроса — у него была семья, дети, все его любили, ждали, а он погиб. Или когда человека предают те, кто обещал ждать до конца. Это невыносимо. В завершение: что бы вы сказали людям, которые сейчас в мирной жизни и, может быть, не совсем понимают, через что вы проходите? Цените жизнь, которую имеете. Мне очень больно смотреть, как люди ставят вещи выше отношений — с товарищами, соседями, близкими. Хочется сказать: оглянитесь, цените тех, кто рядом, изучайте историю своей страны, своей семьи. Когда начинаешь понимать, через что прошли наши предки, как они защищали эту землю, начинаешь иначе смотреть на свою жизнь. И тогда многое в стране, в обществе может измениться. Наслаждайтесь каждым моментом — даже простыми вещами: вкусным чаем, общением с родными, возможностью обнять их, поддержать. Это бесценно. И помните: жизнь — это не вещи, а люди, которые рядом.

прочитать статью полностью