Депутат из Алтайского края Владимир Громов ушел добровольцем на СВО: интервью

Депутат из Алтайского края Владимир Громов добровольцем ушел на СВО в феврале 2023 года Фото: предоставлено героем публикации

Владимир Громов, депутат из Алтайского края, не побоявшись критики и семейных драм, почти на полгода уехал на фронт. Там он стал командиром штурмового взвода, вынес из боя нескольких раненых, пережил два ранения сам, получил три награды и обзавелся историей о самых разных бойцах: контрактников из мест лишения свободы, таксистах, учителях. И вернулся с осмыслением того, что происходит и что еще нужно сделать, чтобы победа состоялась.

Владимир, вы — депутат АКЗС, у вас был свой охранный бизнес, семья. Как получилось, что все это вы оставили и добровольно поехали в зону СВО?

У меня действительно был собственный ЧОП, но, когда началась частичная мобилизация, около 80% людей, с которыми я работал, призвали или они сами пошли добровольцами. Я уже тогда помогал им, чем мог: бронежилеты, каски, деньги. По ночам даже таксовал, чтобы побольше отправлять ребятам. Но внутри зудела мысль: «Своих не бросают». Мои коллеги, друзья оказались в окопах, а я сижу в тепле? Это неправильно.

В подчинении у Владимира Громова была рота «штурмовиков» и взвод - всего более 100 человек

Фото: Предоставлено героем публикации

Близкие поддержали?

У меня супруга и четверо детей — все они сильно переживали. Жена плакала, в шутку грозилась, что «закроет меня в погребе», лишь бы я не уходил. Но я упрямый. Как депутат, я не мог сразу уйти. Нужно было завершить дела и расставить все по местам. В феврале 2023 года официально объявил на заседании: «Я ухожу добровольцем». Надеялся, что кто-то из моих коллег поддержит. Но в итоге пошел один.

Как близко располагался ваш лагерь к линии фронта? Чем занимался ваш отряд?

Если представить линию фронта как прямую линию, то мы находились «в аппендиците», под одним из городов ЛНР. Мое подразделение на 80% состояло из наших, алтайских ребят, остальные 20% — военнослужащие из соседних регионов. Штурмовики — самые отчаянные на фронте ребята. Их задача — выбить противника из окопов, закрепиться, ждать смену. Это может длиться два часа, а может — две недели.

С каким опытом вы туда поехали, ведь у вас боевые навыки уже были?

Да, был опыт участия в одном из вооруженных конфликтов, я служил в спецназе, участвовал в зачистках зданий, научился ближнему бою «на бетонке» («прочесывание» военными домов в поисках боевиков, оружия и подозрительных людей — прим.ред.). Поэтому, когда прибыли на СВО, мне сказали: «Давай в гаубичный взвод, по возрасту тебе туда». А я уперся: «Нет, хочу именно в штурмовое подразделение, с автоматом бегать». Так оказался в штурмовом отряде при Алейской бригаде. Быстро показал, что знаю, как действовать вблизи, и меня назначили командиром отделения. Спустя пару боевых выходов — заместителем командира взвода, а еще через пару недель — уже командиром взвода. Там все по факту: если умеешь вести людей, значит, будешь руководить.

А почему именно вы, а не кто-то другой? Какими качествами нужно обладать, чтобы в условиях стресса и боев тебя назначили руководить?

Тут целый комплекс. Конечно, была и моя «боевая» подготовка. Но главное — как ты общаешься с людьми, умеешь ли слушать, организовать их и быт, и боевой выход. Если ты не можешь быть мужиком в плане «сказал — сделал», бойцы не пойдут за тобой. Я всегда старался говорить честно, не обещал «легких» задач, наоборот, предупреждал: «Будет сложно, большинство из вас может не вернуться».

Плюс важен сам настрой: никогда не сдавайся — тогда увидишь, как сдаются другие. Этот стержень должен быть у командира, чтобы вести людей за собой, даже когда тяжело. Важна и психологическая составляющая. Я много лет носил погоны во ФСИН, работал с заключенными, имеющими статус «авторитета». Когда учился в институте, у нас была пенитенциарная психология, которая помогла в зоне СВО. Имея эти навыки, мог быть с ними на одной волне. Умел улавливать, что у человека в голове, как он поездит на «эмоциях». На фронте бывают срывы, депрессии, паника. Командиру надо уметь вовремя поговорить, иногда прикрикнуть, иногда понять и помочь.

В итоге сколько человек у вас было в подчинении?

Одна рота штурмовиков и взвод 28 человек. Итого — больше 100.

Дома Владимира Громова ждали супруга и четверо детей

Фото: предоставлено героем публикации

А как у вас в подразделении оказались люди из колоний? И сложно ли с ними?

Когда объявили, что заключенные тоже могут подписывать контракт, в нашу часть зашли большие группы таких ребят. Командир подошел: «Ты же работал во ФСИН, понимаешь их „понятия“. Бери к себе». Так я стал куратором двух рот: в том числе бойцов после 8-10 лет зон и с разным тюремно-социальным статусом.

Они же изначально сидят на своих «законах». Я им говорил: «Забудьте все это, здесь один статус — военнослужащий. Завтра осужденный из категории низкого социального статуса, которого вы считать не хотите, на боевом задании, будет оказывать медпомощь и вытаскивать вас с поле боя. А вам по статусу не положено с ним общаться, поэтому здесь вы все равны. Постепенно это доходило до сознания.

Кто-то поначалу вел себя дерзко. Но первая же «горячка» на фронте реально меняла людей. Видели разрушенные дома, слышали, как мирных жителей пытали и убивали. Некоторые разговаривали с оставшимся мирным населением на освобожденной территории, которые рассказывали истории, как украинские нацисты издевались над мирными жителями.

Новички, приходящие в наш отряд, в начале службы говорили, что пришли заработать деньги, а потом, после нескольких боевых выходов, меняли свое мировоззрение и становились настоящими патриотами и готовыми идти до конца, до Победы.

Такие бойцы часто оказывались выносливыми. Они привыкли к непростым условиям.

Но случаи «срывов» же наверняка были? Алкоголь, «пятисотые» (отказники — прим. ред.)?

Знаете, какой самый главный принцип штурмовика? Что жизнь коротка. Естественно, у нас был жесткий запрет на алкоголь в бою. Хотя мужикам нужно иногда дать «расслабиться». Особенно, когда люди месяцами сидят под землей, под постоянными обстрелами, и у них психика дает сбой.

Один боец с позывным Ярик, до этого героически вытаскивал людей под обстрелом, а потом употребил. Поймал его на этом какой-то вышестоящий командир и велел посадить в «яму» — так у нас называли полевой вытрезвитель. Я знал, что Ярик просто не выдержал стресса. Вытащил его, отдал спальник: «Спи, пока не придешь в себя». Рядом с ним наш боевой товарищ в карауле. Наутро боец уже снова был готов идти в бой.

Были и те, кто морально устал. Таких отправляли в тыл и другие подразделения. На мой взгляд, лучше так, чем тащить в бой человека, который может подвести. У штурмовиков каждый должен быть мотивирован, чтобы чувствовать плечо боевого товарища.

В его взводе были и учителя, и заключенные — он находил общий язык со всеми

Фото: предоставлено героем публикации

А приходилось сталкиваться с тем, что приказы «сверху» не совпадали с реальностью на месте?

«Штабные» молодые командиры после училища, которые ни разу не участвовали в боях, не имея достаточных разведданных, смотрят карту и размышляют: «Вот тут два километра леса за ночь прошагаете — и зачистите». Ну что сказать… На карте все просто, а в реальности там мины, танки, укрытые огневые точки. Мы с ребятами, у кого есть боевой опыт, бывало, сначала сами выходили, визуально оценивали обстановку, где нам завтра «работать». БПЛА нас хорошо подстраховывали. С боевыми ребятами уже на задаче придумывали, как минимизировать потери. На боевом задании необходима смекалка, грамотное выполнение, поэтому приходилось действовать стратегически.

Как потом приходилось объясняться за «недовыполненную» задачу?

На фронте либо сделал, либо лежишь в «двухсотых» (убитых — прим. ред.). Нет такого: «недовыполнено» — и тебе выговор. Если объективно видишь, что нужно изменить план, — не будешь же целое подразделение на верную смерть гнать. Командиры бывают разные, но я действовал по обстановке.

Расскажите о ком-то, кто особенно ярко проявил себя из ваших бойцов.

Был парень Даниил, учитель начальных классов из Ленобласти. На гражданке заступился за невесту, в итоге оказался в колонии. В зоне СВО стал штурмовиком. Он и патроны носил, и воду, и раненых выносил. Как-то мы засели без припасов под постоянным обстрелом.

Он прорвался с одним товарищем, притащил боеприпасы, продукты, батарейки для раций. Часто повторял: «Я без своих не уйду, пока не найду». Меня тоже он нашел, когда ранило. А потом, увы, погиб под Авдеевкой. Мне сестра его звонила, плакала.

Что самое тяжелое в командирской работе — потеря бойца, страх за других, давление ответственности?

Сложно, когда готовишь план и понимаешь: даже если все сделать грамотно, к сожалению, потери неизбежны. Трудно потом говорить: «Завтра выходим, ребята», зная, что кто-то может не вернуться. Я слышал от одного офицера: «Не привязывайся к людям». Я этого не признаю. Для меня каждый боец — человек.

Тяжелые условия и два ранения не сломили Владимира

Фото: предоставлено героем публикации

Вас самих ранило несколько раз. Как это произошло?

Пули и осколки там летают каждую минуту. Танковый снаряд, «Град», миномет — иногда не угадаешь, что тебя ждет. У меня несколько ранений, самое тяжелое — сломанное основание позвоночника. В момент обстрела боль не сразу приходит, адреналин качает, а потом осознаешь, что ноги не слушаются.

Бойцы меня вытащили, когда я уже «отключался». Руку мне тоже пробило. По сути, повезло, что остался живым. Если работает вражеский танк, это страшно. Еще страшнее, когда работают два.

Сейчас вы вернулись к «спокойной» жизни и депутатской работе. Но многие ваши ребята остались там. Не возникает ли чувства вины?

Конечно, сердце болит, по ночам плохо сплю. Многие сослуживцы, члены ассоциации ветеранов СВО в Алтайском крае, звонят каждый день, пишут. Мне иногда кажется, что я должен быть рядом с ними. И даже пытался снова попасть туда. Но врачи: «Куда ты со сломанным позвоночником?».

Скрепя зубами остаюсь в тылу, пытаюсь помогать в рамках депутатской работы, работаю над поддержкой ветеранов, руковожу Ассоциацией ветеранов СВО в регионе, чтобы ребята могли возвращаться не в пустоту. Мы своих не бросаем.

Сегодня многие ребята, вернувшиеся с фронта, говорят, что не могут интегрировать «нового себя» в прежнюю жизнь...

Абсолютно. Я смотрю трезво: не у всех есть семьи и статус, как у меня. После завершения СВО люди оттуда массово могут вести себя некорректно. Боюсь, что ликеро-водочные заводы будут иметь сверхприбыль. В зоне СВО другая жизнь: враг, друг — все четко. А тут — быт, несправедливость, низкие зарплаты … Еще и травмы, контузии… Кто-то просто заляжет в депрессию. Необходимо над реальными реформами работать уже сейчас.

Вернувшись, Владимир возглавил Ассоциацию ветеранов СВО, помогая им адаптироваться к мирной жизни

Фото: предоставлено героем публикации

Например?

Не только льготы, а понятные реформы в экономике: доступные кредиты для начинающих предпринимателей-ветеранов, гранты для сельхозпроизводителей — не только на крупный рогатый скот, но и на другие направления. Тот же парень, который умеет водить трактор, мог бы заняться землей, но без поддержки он не подтянет бизнес. Сильные ребята, закаленные.

Им бы дать шанс, они потянут целые отрасли. И это, кстати, лучшая реабилитация: занятость. А если мы оставим все, как есть, очень велик риск, что люди, «повоевав», просто не впишутся в мирную жизнь. Нужно дать возможность для самореализации для ребят.

Считаете, что все упирается только в экономику?

Не только. Есть еще внутренние предатели, которые присвоили деньги, выделенные на оборону. Из-за них гибнут солдаты. Это страшнее внешнего врага. Если с этим не разобраться, никакая победа не будет окончательной.

А вы как представляете «итог» СВО? Что для вас «победа»?

Как политик скажу: Победа — это когда Запад поймет, что мы не шутим и нас лучше не провоцировать. Тогда люди, вернувшиеся с фронта, увидят, что здесь можно развивать свою жизнь и страну, не упираясь в вечные препоны. Насчет сроков не строю иллюзий: некоторые говорят «до 2025 все кончится». Сомневаюсь. Ребята там готовы идти вперед до победы, пока не решат задачу, поставленную президентом.

Сохрани номер URA.RU - сообщи новость первым!

9 мая вся Россия отметит 80-летие Победы в Великой Отечественной войне. Но пока в городах репетируют праздничные парады и готовятся к торжественным мероприятиям, в зоне спецоперации ежедневно продолжаются боестолкновения, минометные обстрелы и работа штурмовых групп. URA.RU рассказывает о тех, кто сегодня отправился туда добровольно, сочтя, что «своих не бросают». Владимир Громов, депутат из Алтайского края, не побоявшись критики и семейных драм, почти на полгода уехал на фронт. Там он стал командиром штурмового взвода, вынес из боя нескольких раненых, пережил два ранения сам, получил три награды и обзавелся историей о самых разных бойцах: контрактников из мест лишения свободы, таксистах, учителях. И вернулся с осмыслением того, что происходит и что еще нужно сделать, чтобы победа состоялась. Владимир, вы — депутат АКЗС, у вас был свой охранный бизнес, семья. Как получилось, что все это вы оставили и добровольно поехали в зону СВО? У меня действительно был собственный ЧОП, но, когда началась частичная мобилизация, около 80% людей, с которыми я работал, призвали или они сами пошли добровольцами. Я уже тогда помогал им, чем мог: бронежилеты, каски, деньги. По ночам даже таксовал, чтобы побольше отправлять ребятам. Но внутри зудела мысль: «Своих не бросают». Мои коллеги, друзья оказались в окопах, а я сижу в тепле? Это неправильно. Близкие поддержали? У меня супруга и четверо детей — все они сильно переживали. Жена плакала, в шутку грозилась, что «закроет меня в погребе», лишь бы я не уходил. Но я упрямый. Как депутат, я не мог сразу уйти. Нужно было завершить дела и расставить все по местам. В феврале 2023 года официально объявил на заседании: «Я ухожу добровольцем». Надеялся, что кто-то из моих коллег поддержит. Но в итоге пошел один. Как близко располагался ваш лагерь к линии фронта? Чем занимался ваш отряд? Если представить линию фронта как прямую линию, то мы находились «в аппендиците», под одним из городов ЛНР. Мое подразделение на 80% состояло из наших, алтайских ребят, остальные 20% — военнослужащие из соседних регионов. Штурмовики — самые отчаянные на фронте ребята. Их задача — выбить противника из окопов, закрепиться, ждать смену. Это может длиться два часа, а может — две недели. С каким опытом вы туда поехали, ведь у вас боевые навыки уже были? Да, был опыт участия в одном из вооруженных конфликтов, я служил в спецназе, участвовал в зачистках зданий, научился ближнему бою «на бетонке» («прочесывание» военными домов в поисках боевиков, оружия и подозрительных людей — прим.ред.). Поэтому, когда прибыли на СВО, мне сказали: «Давай в гаубичный взвод, по возрасту тебе туда». А я уперся: «Нет, хочу именно в штурмовое подразделение, с автоматом бегать». Так оказался в штурмовом отряде при Алейской бригаде. Быстро показал, что знаю, как действовать вблизи, и меня назначили командиром отделения. Спустя пару боевых выходов — заместителем командира взвода, а еще через пару недель — уже командиром взвода. Там все по факту: если умеешь вести людей, значит, будешь руководить. А почему именно вы, а не кто-то другой? Какими качествами нужно обладать, чтобы в условиях стресса и боев тебя назначили руководить? Тут целый комплекс. Конечно, была и моя «боевая» подготовка. Но главное — как ты общаешься с людьми, умеешь ли слушать, организовать их и быт, и боевой выход. Если ты не можешь быть мужиком в плане «сказал — сделал», бойцы не пойдут за тобой. Я всегда старался говорить честно, не обещал «легких» задач, наоборот, предупреждал: «Будет сложно, большинство из вас может не вернуться». Плюс важен сам настрой: никогда не сдавайся — тогда увидишь, как сдаются другие. Этот стержень должен быть у командира, чтобы вести людей за собой, даже когда тяжело. Важна и психологическая составляющая. Я много лет носил погоны во ФСИН, работал с заключенными, имеющими статус «авторитета». Когда учился в институте, у нас была пенитенциарная психология, которая помогла в зоне СВО. Имея эти навыки, мог быть с ними на одной волне. Умел улавливать, что у человека в голове, как он поездит на «эмоциях». На фронте бывают срывы, депрессии, паника. Командиру надо уметь вовремя поговорить, иногда прикрикнуть, иногда понять и помочь. В итоге сколько человек у вас было в подчинении? Одна рота штурмовиков и взвод 28 человек. Итого — больше 100. А как у вас в подразделении оказались люди из колоний? И сложно ли с ними? Когда объявили, что заключенные тоже могут подписывать контракт, в нашу часть зашли большие группы таких ребят. Командир подошел: «Ты же работал во ФСИН, понимаешь их „понятия“. Бери к себе». Так я стал куратором двух рот: в том числе бойцов после 8-10 лет зон и с разным тюремно-социальным статусом. Они же изначально сидят на своих «законах». Я им говорил: «Забудьте все это, здесь один статус — военнослужащий. Завтра осужденный из категории низкого социального статуса, которого вы считать не хотите, на боевом задании, будет оказывать медпомощь и вытаскивать вас с поле боя. А вам по статусу не положено с ним общаться, поэтому здесь вы все равны. Постепенно это доходило до сознания. Кто-то поначалу вел себя дерзко. Но первая же «горячка» на фронте реально меняла людей. Видели разрушенные дома, слышали, как мирных жителей пытали и убивали. Некоторые разговаривали с оставшимся мирным населением на освобожденной территории, которые рассказывали истории, как украинские нацисты издевались над мирными жителями. Такие бойцы часто оказывались выносливыми. Они привыкли к непростым условиям. Но случаи «срывов» же наверняка были? Алкоголь, «пятисотые» (отказники — прим. ред.)? Знаете, какой самый главный принцип штурмовика? Что жизнь коротка. Естественно, у нас был жесткий запрет на алкоголь в бою. Хотя мужикам нужно иногда дать «расслабиться». Особенно, когда люди месяцами сидят под землей, под постоянными обстрелами, и у них психика дает сбой. Один боец с позывным Ярик, до этого героически вытаскивал людей под обстрелом, а потом употребил. Поймал его на этом какой-то вышестоящий командир и велел посадить в «яму» — так у нас называли полевой вытрезвитель. Я знал, что Ярик просто не выдержал стресса. Вытащил его, отдал спальник: «Спи, пока не придешь в себя». Рядом с ним наш боевой товарищ в карауле. Наутро боец уже снова был готов идти в бой. Были и те, кто морально устал. Таких отправляли в тыл и другие подразделения. На мой взгляд, лучше так, чем тащить в бой человека, который может подвести. У штурмовиков каждый должен быть мотивирован, чтобы чувствовать плечо боевого товарища. А приходилось сталкиваться с тем, что приказы «сверху» не совпадали с реальностью на месте? «Штабные» молодые командиры после училища, которые ни разу не участвовали в боях, не имея достаточных разведданных, смотрят карту и размышляют: «Вот тут два километра леса за ночь прошагаете — и зачистите». Ну что сказать… На карте все просто, а в реальности там мины, танки, укрытые огневые точки. Мы с ребятами, у кого есть боевой опыт, бывало, сначала сами выходили, визуально оценивали обстановку, где нам завтра «работать». БПЛА нас хорошо подстраховывали. С боевыми ребятами уже на задаче придумывали, как минимизировать потери. На боевом задании необходима смекалка, грамотное выполнение, поэтому приходилось действовать стратегически. Как потом приходилось объясняться за «недовыполненную» задачу? На фронте либо сделал, либо лежишь в «двухсотых» (убитых — прим. ред.). Нет такого: «недовыполнено» — и тебе выговор. Если объективно видишь, что нужно изменить план, — не будешь же целое подразделение на верную смерть гнать. Командиры бывают разные, но я действовал по обстановке. Расскажите о ком-то, кто особенно ярко проявил себя из ваших бойцов. Был парень Даниил, учитель начальных классов из Ленобласти. На гражданке заступился за невесту, в итоге оказался в колонии. В зоне СВО стал штурмовиком. Он и патроны носил, и воду, и раненых выносил. Как-то мы засели без припасов под постоянным обстрелом. Что самое тяжелое в командирской работе — потеря бойца, страх за других, давление ответственности? Сложно, когда готовишь план и понимаешь: даже если все сделать грамотно, к сожалению, потери неизбежны. Трудно потом говорить: «Завтра выходим, ребята», зная, что кто-то может не вернуться. Я слышал от одного офицера: «Не привязывайся к людям». Я этого не признаю. Для меня каждый боец — человек. Вас самих ранило несколько раз. Как это произошло? Пули и осколки там летают каждую минуту. Танковый снаряд, «Град», миномет — иногда не угадаешь, что тебя ждет. У меня несколько ранений, самое тяжелое — сломанное основание позвоночника. В момент обстрела боль не сразу приходит, адреналин качает, а потом осознаешь, что ноги не слушаются. Бойцы меня вытащили, когда я уже «отключался». Руку мне тоже пробило. По сути, повезло, что остался живым. Если работает вражеский танк, это страшно. Еще страшнее, когда работают два. Сейчас вы вернулись к «спокойной» жизни и депутатской работе. Но многие ваши ребята остались там. Не возникает ли чувства вины? Конечно, сердце болит, по ночам плохо сплю. Многие сослуживцы, члены ассоциации ветеранов СВО в Алтайском крае, звонят каждый день, пишут. Мне иногда кажется, что я должен быть рядом с ними. И даже пытался снова попасть туда. Но врачи: «Куда ты со сломанным позвоночником?». Скрепя зубами остаюсь в тылу, пытаюсь помогать в рамках депутатской работы, работаю над поддержкой ветеранов, руковожу Ассоциацией ветеранов СВО в регионе, чтобы ребята могли возвращаться не в пустоту. Мы своих не бросаем. Сегодня многие ребята, вернувшиеся с фронта, говорят, что не могут интегрировать «нового себя» в прежнюю жизнь... Абсолютно. Я смотрю трезво: не у всех есть семьи и статус, как у меня. После завершения СВО люди оттуда массово могут вести себя некорректно. Боюсь, что ликеро-водочные заводы будут иметь сверхприбыль. В зоне СВО другая жизнь: враг, друг — все четко. А тут — быт, несправедливость, низкие зарплаты … Еще и травмы, контузии… Кто-то просто заляжет в депрессию. Необходимо над реальными реформами работать уже сейчас. Например? Не только льготы, а понятные реформы в экономике: доступные кредиты для начинающих предпринимателей-ветеранов, гранты для сельхозпроизводителей — не только на крупный рогатый скот, но и на другие направления. Тот же парень, который умеет водить трактор, мог бы заняться землей, но без поддержки он не подтянет бизнес. Сильные ребята, закаленные. Им бы дать шанс, они потянут целые отрасли. И это, кстати, лучшая реабилитация: занятость. А если мы оставим все, как есть, очень велик риск, что люди, «повоевав», просто не впишутся в мирную жизнь. Нужно дать возможность для самореализации для ребят. Считаете, что все упирается только в экономику? Не только. Есть еще внутренние предатели, которые присвоили деньги, выделенные на оборону. Из-за них гибнут солдаты. Это страшнее внешнего врага. Если с этим не разобраться, никакая победа не будет окончательной. А вы как представляете «итог» СВО? Что для вас «победа»? Как политик скажу: Победа — это когда Запад поймет, что мы не шутим и нас лучше не провоцировать. Тогда люди, вернувшиеся с фронта, увидят, что здесь можно развивать свою жизнь и страну, не упираясь в вечные препоны. Насчет сроков не строю иллюзий: некоторые говорят «до 2025 все кончится». Сомневаюсь. Ребята там готовы идти вперед до победы, пока не решат задачу, поставленную президентом.

«Нужны реформы, и ветераны потянут целые отрасли»: депутат-штурмовик — об СВО и жизни после нее