9 мая вся Россия отметит 80-летие Победы в Великой Отечественной войне. Но пока в городах репетируют праздничные парады и готовятся к торжественным мероприятиям, в зоне спецоперации ежедневно продолжаются боестолкновения, минометные обстрелы и работа штурмовых групп. URA.RU рассказывает о тех, кто сегодня отправился туда добровольно. Сегодняшний герой — Олег Губин из Алтайского края, профессиональный военный с опытом участия в различных конфликтах, в том числе за рубежом. Он принадлежит к той редкой касте специалистов, чьи навыки особенно востребованы в самых горячих точках. С 2014 года принимает участие в конфликте с Украиной, а после начала полномасштабной фазы спецоперации, в 2022 году, присоединился к добровольческим подразделениям. Олег, вы не рядовой военный, а специалист самого высокого класса, прошедший множество конфликтов. И вы на Украине с самого начала — с 2014 года. Расскажите, какую роль вы там играли? Судя по всему, это была не стандартная армейская должность. Да, с 2014 года, я — член добровольного боевого подразделения. Все задачи, которые мы выполняем в интересах нашей страны, являются боевыми, но мы не военные люди, а гражданские, такие же, как и вы, только с другой профессией. Поэтому у нас нет командиров в классическом понимании этого слова. Мы работали боевой группой из 12 человек. Схема такая: поступала задача, разведчики заходили на рабочую территорию, собирали необходимую информацию и передавали нам. Мы ее анализировали, изучали и готовились к мероприятию, тренировались, подбирали необходимую амуницию и инструмент, исходя из полученных данных. Работы много и одинаковых задач практически не было. Если от нас требовалось уничтожить склад или иной объект, то командование возлагалось на тех, кто больше соображает в минно-подрывном деле. Если отработать ДРГ (диверсионно-разведывательная группа), то, тогда руководство группой брал на себя другой специалист. Если сделать засаду на движущуюся колонну, то третий, ввести мирных жителей из-под огня противника — четвертый, обеспечить коридор для выхода других групп, работающих по нашему профилю — пятый и так далее. Каждой боевой задачей командовал тот, кто был более компетентным в данной области.  Для обывателей: то есть автономный, высокомобильный отряд специалистов? Да. Только не отряд, а группа гражданских специалистов по выполнению специальных задач. Тихо зашли, пошумели и незаметно ушли. Где каждый четко знает, что и как ему делать, поэтому и командовать особо не приходилось. Тот, кто на данной задаче был командиром или руководителем, больше выполнял функцию дирижера, чтобы все действия бойцов группы были слаженными. До 2014 года вы служили в каком звании? Я занимал майорскую должность. Потом ушел со службы, и после этого звания уже не учитывались. Мы были боевым подразделением, которое выполняло задачи в интересах определенной спецслужбы, но не Министерства обороны. Но такие, как мы — бывшие военные, которые уже закончили службу, или выходцы из определенных спецслужб — там присутствовали. Мы были уже гражданскими людьми с боевым опытом, из таких и формировались наши подразделения. Вы на Украине с 2014 года. Сравнивая начало конфликта предыдущим боевым опытом, можно ли сказать, что он чем-то принципиально отличался для вас? В 2014 году мы относились к этому, как к обычной работе. У меня большой боевой опыт, поэтому я не чувствовал, что столкнулся с чем-то особенно сложным или непредсказуемым. Хотя понимал, что работаем против регулярной армии. На Кавказе, например, мы имели дело с бандформированиями, которые были намного агрессивнее и могли доставить больше неудобств. А вот в 2022 году, когда я оказался в Изюме, то понял, что такое настоящая битва. То, с чем я столкнулся под Изюмом, полностью перевернуло все мое представление о ведении боевых действий. Я осознал, что игрушки закончились и это уже совсем не детская песочница. Расскажите подробнее. Можно ли назвать этот период эскалацией конфликта? Эскалация происходила постоянно, с каждым новым заходом. В Попасной были одни условия, сложные, казалось, что хуже уже не будет. Вышли, подготовились, зашли в Изюм — и все поменялось, военные действия стали еще более изощренными и сложными. Мы чувствовали себя новичками и получали новый боевой опыт, потому что у украинской стороны появилось новое оружие: Америка поставила им новые системы РСЗО (реактивная система залпового огня), турки — «Байрактары», поляки — беззвучные минометы. Мы не слышали ни выхода, ни полета мины — только когда она разрывалась рядом, понимали, что по нам били минометами. Потом мы вышли оттуда, и следующий заход был на Запорожье, район Орехово. Там впервые в таком количестве начали использовать дроны, но фипивишек (дрон камикадзе) тогда еще не было, только сбросы. Мы снова оказались в роли догоняющих — новая эскалация, новое вооружение. По нам начали работать американские гаубицы M777, которые называют «три топора», потом добавились еще «Хаймарс», «Ольха», «Вампир», «Шторм Шэдоу» — все это из разряда высокоточного оружия, очень точного и очень неприятного. Это все летело в нас очень точно. Затем мы перешли на правый берег Днепра, в Херсонскую область, направление на Кривой Рог. Стояли на реке Ингулец — мы на левом берегу, а правый был украинским. Там против нас, вместе с украинскими подразделениями работало много поляков. Все были под воздействием какого-то психотропного вещества. Словно зомби, нет ни страха, ни боли, ни усталости. Идут вперед несмотря ни на что, четко и слаженно выполняя команды по рации. В него попадаешь, но он идет, пока в голову не стрельнешь, как в фильме ужасов. То, что они применяют боевые наркотики мы и раньше знали, но тогда я впервые столкнулся с этим лично. После Херсона мы попали на Кинбурнскую косу — это был настоящий санаторий по сравнению с предыдущими местами. Я даже позволял себе бегать по утрам и любоваться дельфинами. Думал: «Наконец-то мне подфартило, словно глоток свежего воздуха». После тех направлений, где довелось побывать ранее, это и в самом деле больше походило на санаторий. Хотя и там были боевые ситуации. В основном в нас летело. Противник работал по нам своим высокоточным оружием, мы отвечали своей дальнобойной артиллерией. То есть условия на фронте постоянно менялись. Когда вы впервые почувствовали, что конфликт выходит на новый уровень — по интенсивности, вооружению, противнику? Когда нас перебросили на Бахмутское направление. Курдюмовка, Клещеевка, Андреевка, вот там началась настоящая дроновая война. «Фипивишки», «Бабы еги» и другая разновидность летающих неприятностей. Дневные, ночные. Бойцы перемещаться могли только в серое время суток. Или вечером или рано утром, когда еще полностью не рассвело, ночные птички УЖЕ не видят, а дневные ЕЩЕ. Но кроме птичек, и артиллерия противника расслабиться нам не давала. Очень противная штука — кассетные боеприпасы. Кассеты разрываются в воздухе, и шрапнель (разрывной артиллерийский снаряд, начиненный круглыми пулями, — прим.ред.) летит дождем сверху. Ни в окопах, ни во рвах укрыться от них нереально. Вы сами получили несколько ранений. Расскажите об этом подробнее. У меня были несколько легких ранений, царапин, старался не придавать этому значение — было не до этого. Зеленкой помазал, тряпку наложил, скотчем заклеил и порядок. Контузии за ранение вообще не считали, хотя иногда нормально «накрывало». Даже говорить не мог какое-то время, только рот открывал, как жаба. Это под Изюмом было, когда танк работал по мне прямой наводкой. Выйти к медикам было нереально, да и группу свою оставить не мог. Честно говоря, думал, все, конец, отбегал свое. Враг долбил постоянно. По нам летели и «Грады» и «Ураганы» и фосфор с неба — чего я только ни пережил. Но выйдя оттуда, я понял, что есть у меня и ангел-хранитель, и всевышний — они очень сильно нам помогали, потому что выжить там было просто невозможно. Как вы оказались под таким плотным огнем? Тот лесной массив мы окрестили между собой Шервудским лесом. Главная задача стояла пройти его и выйти на дорогу, связывающую Изюм и Славянск. Украинские вооруженные формирования создали в этом Шервудском лесу мощную оборонительную линию: многочисленные минные заграждения, расставленные по НАТОвской системе, оборудованные огневые пулеметные точки. Управление всей этой линией обороны велось из командного пункта, размещенного в пионерском лагере в поселке Мазановка. Наша вспомогательная задача, при общем наступлении, — отработать именно эту Мазановку. Когда основные армейские силы пошли на прорыв, мы предприняли попытку обойти с правого фланга, но нас ждали. Начало долбить столько различного вооружения, что я был уверен: домой уже не вернусь. Такая плотность огня за секунду была равна всему, что я испытал за десятилетие предыдущих командировок. Все ветки на дереве, за которым я прятался, сбивало, и они, вместе с корой, засыпали меня. Я голову поднять не мог, просто лежал и ждал, что сейчас прилетит мне прямо в каску. Несколько пулеметов долбили именно по мне. По рации поступил приказ группе отходить. Наступила пауза — то ли украинцы решили, что нас уже нет, то ли принялись делать перезарядку. Я воспользовался этой паузой и отошел к своей группе, укрывшейся в авиационной воронке. Потом было еще несколько огневых серий, но плотность огня спала. Забрав своего раненого бойца, мы отошли на свои исходные позиции. Никто из нас не погиб. Если отбросить веру во всевышнего и ангелов-хранителей, как вы думаете, почему вы все-таки выжили? Опыт, интуиция, удача? Рационально объяснить, как я выжил под таким прессингом и обстрелами в те уже далекие дни, невозможно. Думаю, это сочетание веры в ангела-хранителя и всевышнего, а также опыта и удачи, ну и естественно благодаря тем, кто рядом с тобой. У нас есть поговорка: «Не важно сколько врагов перед тобой, важно кто рядом с тобой». Без своих парней я бы не справился. Если бы не мой снайпер, прикрывающий мой отход, то мы с вами точно бы уже не общались. Вам — 56 лет, для активных боевых действий — не самый «выигрышный» возраст. Кому легче воевать — молодым с хорошей физической формой или опытным возрастным бойцам, как вы? Война — дело молодых, как поет в своей песне Виктор Цой, это «лекарство против морщин». Как бы мы ни сопротивлялись, но годы берут свое. В 2014 году я уже чувствовал, что двигаюсь медленнее, дышу тяжелее, восстанавливаюсь дольше. От бронежилета я и вовсе отказывался, вытаскивая из него тяжелые бронепластины и вставляя вместо них легкие кевларовые вставки — от осколков они защищали нормально, но от пули, конечно, нет. Но когда знаешь, что нет защиты на тебе, тогда хочешь не хочешь, а двигаешься быстрее, страх на уровне подсознания — лучший допинг ускоритель. Так вот и успевал за молодыми. Приходилось взаимодействовать с украинскими военными? Непосредственно — редко. В основном через пленных: опрашивал и передавал дальше. Держать их у себя — лишняя нагрузка для бойцов. Пленных надо охранять, кормить, в туалет водить. Для этого людей у меня не было. Запомнился случай 2014–2015 года. Пьяный капитан ВСУ пришел на наш блокпост и сказал, что проиграл в карты — играли на то, что, кто проигрывает, идет выяснять на себе: правда ли что русские военные — людоеды. Проигравший капитан и пришел. Мы его опросили, ценную информацию от него получили и передали в Донецк. Потом его по программе обмена пленными обменяли. Через пару месяцев он снова пришел — просто «в гости». Снова поделился с нами ценной информацией, попил чай с пряниками и ушел. Странный, но полезный персонаж. Был и другой случай — наш боец с Алтая просил у командования машину для работы. От него отмахнулись со словами: «Ты в бою, иди добудь все, что нужно у противника». Командир сказал — солдат сделал. Боец с наступлением темноты пробрался к украинцам. Подошел к костру, попросил погреться. Его напоили чаем, угостили сигаретой. После чего со словами: «Ну, парни, благодарю за гостеприимство, мне ехать пора», сел в рядом стоящий «Урал», завел его и спокойно поехал. Доехал до перекрестка и вместо поворота направо, повернул налево и дал газу. Только тогда украинские военные поняли, кто уехал на их машине. Принялись стрелять вслед, а уже поздно. Так наш земляк потом и воевал на этом трофейном «Урале», вварив в кузов зенитную установку. Наверняка был случай, который вы до сих пор не можете забыть — не из-за страха, а из-за силы того, что произошло. Таких десятки. Один из: Херсонское направление, отец и сын держат оборону у реки Ингулец. На них выходит группа польских наемников, кричат: «Русские, сдавайтесь, мы вас пришли в плен брать». Наши бойцы вступили в бой и уничтожили их. Противник сильно обиделся и начал засыпать наши позиции минами. Военные не успели оттянуться в укрытие — сын погиб, отец вытащил его тело из-под огня. Ему разрешили сопровождать тело сына домой. Он уехал и вскоре, после похорон, вернулся. Было видно, что он приехал не воевать, а погибать. В первом же бою он попрощался с сослуживцами, произнеся: «Парни, прощайте», и выйдя из укрытия, просто пошел под огонь танка. К такому вообще можно привыкнуть? Как справлялись с потерями? До Украины каждая потеря была сильным ударом — уход даже одного бойца переживали остро, ведь жизнь — это главное. Но на СВО что-то сломалось внутри. К смертям начали относиться чуть спокойнее: если погибал твой товарищ, посочувствуешь и живешь дальше. Даже потеря близких уже не так разрывала душу, а оставляла лишь притупленное чувство: «Не сегодня, так завтра увидимся». Мы научились отгораживаться. За годы работы приходилось плакать хоть раз? Нет. Ни плакать, ни смеяться я уже не умею. Слезы текут периодически от безысходности, когда кто-то из близких погибает, но они такие сухие, которые даже не видно — просто в горле где-то стоят, а из глаз, как в детстве не катятся. Сидишь, проглатываешь, а потом встаешь, идешь дальше. В такие моменты просто не можешь говорить. Получается, боевые действия убивают в человеке чувствительность… Да, нервные окончания обгорают — становишься толстокожим. Для тебя это уже не трагедия, а часть работы. Видя все это, как вы думаете, что происходит с людьми, которые приходят на СВО с идеалистическими представлениями, как это было в 2014 году? Изменяется ли их взгляд на вещи со временем? Да, и сильно. В феврале, марте, апрели и мае 2022 года большинство добровольцев шли по зову сердца — 90–95% были искренне патриотичны, верили в силу армии, шли воевать сознательно, сейчас поменьше добровольцев. За годы службы у вас немало наград. Какие из них особенно важны для вас? Главная награда — Орден Мужества, получил его за бои под Изюмом. Вторая по значимости — медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Ее вручал Сергей Аксанов за участие в событиях в Крыму, по распоряжению президента. Третья — медаль «За отвагу», за действия на Херсонском направлении, у реки Ингулец. Также есть Георгиевский крест IV степени — награда ДНР. Если бы она была в российской системе наград, была бы, пожалуй, самой значимой. Меня представлял Александр Захарченко, вручал Денис Пушилин (главы ДНР — прим.ред.) — за 2014–2017 годы. Есть и медаль «За участие в СВО» от Минобороны — ее получают все участники. Из общественных — кресты «Царьграда»II и III степени, медаль «Боевого братства» и «Ветеран боевых действий». Если надеваю планку — только с государственными наградами. Чем вы сейчас занимаетесь? Есть желание вернуться? Сейчас я сосредоточен на налаживании производства дронов для наших ребят на ЛБС (линия боевого соприкосновения) и помогаю подразделениям, где служат мои друзья, в решении разных задач — это мой главный приоритет. А вернуться к прежнему формату, к боевым действиям, уже не смогу, хотя и хотелось бы. Организм изношен, как металл после долгой нагрузки. Три года в блиндажах, питание дошираками, антисанитария — все это подорвало здоровье. Застудил все, что можно, полгода восстанавливаюсь, и только сейчас снова начинаю чувствовать себя человеком. Сил и здоровья на возвращение просто нет. А если повернуть время вспять, пошли бы тем же путем? Пошел бы. В том же направлении, но другими маршрутами. И многое сделал бы иначе.

прочитать статью полностью