Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Руководствуясь этим принципом, «URA.Ru» направило на Украину спецкорреспондента. Нам очень хочется понять, что на самом деле происходит в этой стране. Надеемся, вам тоже. Пропаганда и информация интернет-троллей уже никого не убеждают, поэтому будем разбираться сами. Первый репортаж Андрея Гусельникова — из лагеря беженцев в Ростове. Город, куда стремятся сотни тысяч, принял их как своих. На Урале, где украинских беженцев совсем немного, отношение к ним, мягко говоря, неоднозначное. Еще летом — энтузиазм, «всех примем, всем поможем», уже осенью — недовольство: «работать не хотят, дебоширят, ругаются». В Ростовскую область приехали больше миллиона человек, при этом с местными не «искрит». «Мы делали все, что могли, было бы иначе — Путин не похвалил бы Ростовскую область и её жителей!» — говорят ростовчане. Сравниваю цифры. «1 сентября в донских школах приступили к занятиям 7307 детей, вынужденно покинувших территорию Украины» — строчка из пресс-релиза правительства Ростовской области. Это больше, чем все украинские беженцы в Свердловской области вместе взятые (их чуть более 5 тысяч человек, из которых около 900 на данный момент находятся в Пунктах временного пребывания). На Дону в ПВР-ах людей примерно столько же (чуть больше тысячи), зато в «свободном режиме» на территории области проживает почти 40,5 тысяч человек. Мужчины, как правило, при этом быстро находят работу. В комнатах беженцев особенно много икон и фотографий Сочувствие — сочувствием, но, по моему мнению, такой наплыв беженцев неизбежно должен был вызвать у местных жителей недовольство. Ну или хотя бы раздражение. Однако, общаясь с ростовчанами, с удивлением обнаруживаю, что этого нет совершенно: отношение к людям с юго-востока не просто терпеливое — оно какое-то чётко позитивное. «Понимаешь, Донбасс к нам очень близко, — объясняет начальник управления информполитики Заксобрания Ростовской области Геннадий Гордеев. — У многих там друзья, родные. Я не говорю уже про экономические связи. Мы очень тесно связаны друг с другом. Мы даже говорим похоже!». Все ростовчане действительно гэкают. Это ключевой фактор. На Урале беженцам сочувствовали, собирали помощь, но, по большому счету, видели их только по телевизору — вживую мало кто общался. Здесь же горе людей, в одночасье потерявших дом, а иногда родных и близких, приняли близко к сердцу просто потому, что донбассцы для ростовчан — свои, родные. В правительстве области рассказывают, что власти делали для беженцев. Сделано было действительно немало: помимо обеспечения жильем, специально разработаны программы и базы по поиску работы — в результате только официально, через службу занятости, трудоустроено 6,5 тысяч человек. Детей, севших за парту, особым образом адаптировали к школе (украинские школьные программы не совпадают с российскими, а с 7 класса они совершенно разные). «Только здесь у беженцев родилось уже более 200 детей!» — с особой гордостью говорят чиновники. Спрашиваю сидящих в кабинете, у кого на Украине есть или были друзья/родственники. Оказывается — у каждого. «Красный десант» От палаточных лагерей, принимавших беженцев десятками тысяч, не осталось и следа: с наступлением осени они свёрнуты, остававшиеся в них люди переведены в стационарные ПВРы — в лагеря с отапливаемыми корпусами. Интересуюсь, как им живётся. «Так вы съездите туда, посмотрите! В „Красный десант“, например». На следующий день отправляемся туда вместе с ростовским фотокорреспондентом Сергеем. Пока едем, мне звонят трижды: сначала из пресс-службы обладминистрации («вас там встретит замглавы района»), потом сам чиновник Александр Третьяков («надо ли ехать навстречу, показывать дорогу?») и в завершении — девушка Лида из ПВР («я вас уже жду!»). Дома, на Урале, мне пришлось бы прозванивать эту цепочку самому. А звонок чиновника журналисту — вообще большая редкость. Неклиновский район с запада граничит с Украиной, южная граница — берег Азовского моря, райцентр — Таганрог. «Я, конечно, смотрела „Нашу Рашу“, но не знала, что он — рядом с Украиной, почему-то думала, что Таганрог это где-то в Сибири», — смеется Лида. Кстати, она — мастер спорта по фехтованию. В Луганске у нее был свой бизнес — центр здорового образа жизни. «1 июня мы с сыном должны были поехать отдыхать по путевке в Россию, — вспоминает она. — Но накануне начались обстрелы южных кварталов. Дети в школе, родители не могут выбраться с работы, парк в центре, где мамы гуляли с малышами, разбомблен. Два дня мы сидели по домам, ждали: в любой момент могли скомандовать садиться в автобус. Так что нам ещё повезло — успели вещи собрать. Потом, когда уже лагере я принимала других беженцев, дети приезжали в разных сандалях — кто во что успел прыгнуть». В России Лида, имевшая в Луганске свой бизнес, быстро «доросла» до начальника лагеря беженцев Сидеть сложа руки Лида не смогла, принялась налаживать быт в лагере («нас кормят-поят — хотелось как-то отблагодарить!»). Стала замстаросты, потом старостой и в итоге «доросла» до начальника лагеря. «Когда я приехала, здесь было 63 человека, в середине июня уже 600 с лишним, а когда я работала начальником лагеря — свыше 1000». По её словам, первым беженцам пришлось труднее всего, они не представляли, что их ждет в России. Следующие уже знали, что работают ПВР-ы. «Я думала, месяц-полтора отдохну, успокою нервы, всё закончится — и поеду домой. И вот уже полгода здесь». Опыт самоуправления беженцев, наработанный в палаточниках, сегодня успешно применяют в стационарных ПВР-ах. Другая активистка, Ирина Белоусова, показывает нам, как налажена система распределения и учета гуманитарной помощи: каждая вещь, каждая пачка памперсов — под запись в тетрадке. Ирина — из Горловки, которая постоянно в эпицентре боевых действий. «Я считаю, мой город — герой, столько дней в осаде! — говорит она. — Я с ребенком уехала 15 июля, когда начался авианалет, муж приехал позже — помогал другим выбираться оттуда». О том, как бежали, Ирина вспоминает со смехом: «Едем, а машина аж подпрыгивает от разрыва снарядов!» «Как это все случилось? Кому было надо?» — наверное, главные вопросы, которые беженцы задают сами себе Таких истории здесь — масса. При этом беженцы улыбаются, шутят, смеются — даже по этому поводу. Но проходит минута — и на глазах слезы. Становится трудно задавать вопросы — в горле стоит ком. «Я тут съездила в себе в Луганск и пожалела, — говорит Ирина Александровна Готман. — Дома стоят разрушенные, выгоревшие. Одно дело — знать и видеть по телевизору, другое дело — своими глазами. Я считаю, Луганск — это лучший город на свете, потому что я прожила там всю жизнь. Зашла в свой дом, где я знаю каждый уголочек. До сих пор не могу понять, почему все так произошло, кому это было надо?» В холодильнике то, что беженцы покупают на честно заработанное «На самом деле мы здесь каждый вечер кому-нибудь сопли утираем», — говорит специалист по гуманитарке Настя. На помощь частных лиц и предприятий в «Красном десанте» открыли детскую комнату и школьный класс. Но самую первую гуманитарную помощь переправляли туда, в Новороссию (да и сейчас стараются при первой же возможности). «Плохо только, что машины нет: забирать ее не на чем», — жалуется Ирина. Ее машина (которая «подпрыгивала») не на ходу: попала в ДТП уже здесь, в Ростове. — Может, кто откликнется, хоть в аренду. А то неудобно каждый раз дергать Александра Ивановича. Александр Иванович — тот самый замглавы района по соцвопросам — коренастый мужчина почти квадратного телосложения: при невысоком росте очень широкие плечи. Для беженцев он — и мама, и папа в одном лице. «Встретил на границе, привез в лагерь, первое время просто жил здесь с нами», — вспоминают люди. Редкий для России случай: для беженцев чиновник — отец родной, а не объект для зависти и подтрунивания — «Может, у вас личная причина есть для этого?» — интересуюсь я. — «У меня жена с Антроцита, — отвечает Третьяков. Подумав, добавляет: — Но даже если бы не это, я всё равно делал бы то же самое». Пока он раздает поручения активистам («Лида, это срочно!»), общаемся с обитателями. По аллеям гуляют мамы с малышами и колясками, ближе к обеду с уроков из поселковой школы возвращаются дети. Мужчин почти нет — они или на работе или ищут ее (в районе с ней напряженка). Люди охотно общаются с прессой, но некоторые просят не снимать их. Женщина, случайно попавшая в кадр, не только требует удалить его, но и проверяет, забрав у меня фотоаппарат, действительно ли он стерт. Это жены ополченцев. Приходится рассказать анекдот, чтобы разрядить обстановку. «На Донбассе сейчас ни правоохранительных органов, ни врачей, ни зарплат, ни пособий — вообще ничего. С июня пенсионеры не получали пенсий. Хорошо, если есть огород, а если нет? К тому же, статус временного убежища здесь сейчас дают не очень охотно — едьте в другие регионы. Мы понимаем, что Ростовская область не резиновая. Но мы без обид — наоборот, очень благодарны России, что она нас приняла: крыша над головой, пули не свистят, и нас еще и кормят», — говорят Юля и Валентина. На аллее останавливаем двух женщин с колясками: мама, бабушка и двое детей. Приехав в Россию, они не надеялись ни на чью помощь: муж работал, снимали жилье. Но потом Даше подошло время рожать, а деньги закончились. «Обратились в приемную Медведева — и нас направили сюда, в лагерь». Вова родился 1,5 месяца назад в роддоме Ростова. Сегодня семья уже четко знает, куда поедет — во Владивосток. «Там и климат такой же — морской, и работа есть», — говорит Лилия Викторовна. «Мужу уже шесть раз звонили оттуда», — добавляет Дарья. Но у этой семьи проблема обратная: временное убежище уже есть, поэтому их не могут отправить по линии МЧС, только через УФМС. Ждут, когда появится возможность. Дарья Бут и Лилия Мельникова готовятся ехать дальше. Их цель — Владивосток Эти примеры — скорее исключения из правил. На самом деле большинство обитателей ПВР-ов ехать никуда не хотят. «Условно всех беженцев в лагерях можно было разделить на три категории, — объясняет Лида. — Первые — те, у которых разбомбили дом или убили родных. Понимая, что здесь работы мало, они по квотам уехали в другие регионы. Вторые — это те, кто жили в ожидании родных, бабушки с внуками, жены ополченцев. Потом они переходили в первую или третью категорию. Третья — те, кто остался здесь, тем более, если нашел работу. Это недвижимый пласт, контингент почти не меняется. И таких процентов 80». В заключение нас приглашают отобедать. Салат, борщ, второе с котлетой, компот, две булочки — обед беженцев не только вкусный, но и очень сытный. «Кормят у вас здесь как на убой», — чуть не произнес я, но вовремя спохватился. После обеда Лида отчитывается Третьякову о выполненном поручении: «Мы подготовили, „Орленок“ тоже, „Ромашка“ пришлёт чуть позже». «К Новому году готовимся», — поясняет чиновник. — Распоряжение главы: ни один ребёнок не должен остаться без подарка«. Дом адвоката Грекова Вторая точка нашего маршрута — дом по улице Минаева. На днях на имя губернатора Василия Голубева пришло письмо с благодарностью от его жителей в адрес хозяина. Игорь Греков — один из ведущих ростовских адвокатов — еще летом отдал свой коттедж в полное распоряжение беженцев. В отличие от ПВР-ов, где люди живут на гособеспечении, к которому добавляется гуманитарная помощь, здесь ситуация обратная: почти все — за счет пожертвований, но и государство при этом не остается в стороне. Свой особняк Игорь Греков передал для размещения беженцев, как только услышал их первые истории Заезжаем в один из самых элитных микрорайонов Ростова-на-Дону: здесь тянется частный сектор, сплошь застроенный коттеджами. Резные чугунные ворота повсюду сплошь увиты плющом. «Оценил район?» — спрашивает Сергей. Адвокат Греков — явно человек небедный. Его дом даже коттеджем сложно назвать — это целый 3-этажный особняк с подвалом, большим двором и бассейном. На перилах балконов сушится белье. Встречают здесь также, как и в ПВР — радушным «Кушать будете?». Это волонтер Анна Печорина — второй самый важный человек в этой истории. Если адвокат предоставил дом, то Анна создала в нем что-то вроде общины. В доме работают три волонтёра (кто когда сможет), но именно Аня заправляет всем происходящим — этакая старшая пионервожатая. Еще в июне она сама лично привезла сюда из ПВР первых 7 человек. Сегодня в доме размещен 121 человек (29 семей). Создатель коммуны ангелов Анна Печорина «У нас акцент на семьи, которым тяжело социально адаптироваться: инвалиды, пенсионеры, семьи с маленькими с детьми, — рассказывает она. — То есть люди, которые либо не могут работать, либо, даже если будут трудиться, не смогут содержать семью». Огромный холл первого этажа — это одновременно и место общего сбора, и детская игровая. Творящая здесь суета тут же транслируется в Сеть через вэб-камеру. За ноутбуком, где запущена программа, по очереди дежурят дети постарше: отвечают на вопросы тех, кто заходит к ним в чат — на сайте angelann.ru «Когда в чате никого нет, мы сами друг что-нибудь пишем!» — улыбается 11-летний Сережа и что-то быстро набирает на клавиатуре. Заглядываю на экран — он весь в разноцветных смайликах. Сережа летом получил осколок в лицо. Тут же неподалеку бегает его 3-летняя сестренка Диана. Она — маленький герой: 6 часов просидела одна в подвале, пока бабушка с Сережей была в больнице. «Мальчику скоро понадобится операция, — говорит Аня, — в Донецке врачи зашили наскоро — так, что одна ноздря почти не дышит. Вот, готовимся, обследования проходим». 11-летний Сережа получил на Украине осколочное ранение. Скоро его ждет операция в России Под косым потолком мансардного этажа — целый ряд раскладушек, здесь живут еще три семьи. В соседней комнате — еще две, в том числе Мария из Макеевки с новорожденным Мирославом. Когда там шли бои, она была на последнем месяце беременности. «Начались обстрелы, а мы ходили по аптекам, собирались в роддом, — вспоминает Маша. — Надеялись, что станет лучше — а оно не стало. Выехали 29 августа, а 30-го у меня срок рожать. 31-го волонтеры забрали нас из лагеря сюда, а 3-го сентября меня увезли в больницу». Мирослав, появившийся на свет в Ростове, стал юбилейным 50-м ребенком в доме. Еще в одной комнате — Наталья Бачишева, настоящая мать-героиня: у нее пять деток. Егорка родился в июле еще на Украине — в роддоме Харцизска. «Это очень страшно сидеть в погребе с ребенком, которому пять дней, а дом шатается от взрывов, — вспоминает Наташа. — Соседка звонит из бомбоубежища и говорит: хватай детей и скорее сюда! И вот мы с детьми и с соседями бежим прямо в тапочках — я в дом-то побоялась подниматься, покидала в сумку, что смогла. Потом нас забрали военные, ведь это не убежище было, а просто укрепленный подвал. Посадили в два автобуса. Едем, и вдруг в первом закипел радиатор, мы остановились. Это и спасло — прямо перед нами на дороге разорвался снаряд». От войны в первую очередь стараются спасти детей «Соседи однажды пускали фейерверки, так у детей на следующий день был нервный срыв, — вспоминает Анна». — А самолёты! У нас тут аэропорт недалеко, и этих звуков многие дети долго боялись: прятались под столы и под кровати. Знаете, как мы их отучали бояться? Подходим с ними к окну, говорим «это российский самолёт» и машем ему рукой. Коммуна ангелов Анны В этот дом Анна и ее подопечные попали почти случайно: изначально планировалось другое помещение, но оно оказалось не готово. Через знакомых волонтеры вышли на адвоката Грекова, который в тот момент находился на лечении в Германии, попросили разрешения временно разместить у него в коттедже несколько семей. После того, как он услышал истории попавших сюда людей, велел загружать дом по полной программе. «Когда мы въехали — здесь были голые стены, ни кровати, ни подушки, — вспоминает Анна. — Только кухонный гарнитур. Адвокат здесь не жил, покупал дом для семьи. А мы за неделю завезли сюда 30 человек — их надо было на что-то положить, что-то дать поесть. Помогли друзья Грекова и просто откликнувшиеся люди. Церковь привезла матрасы и одеяла». С организационной точки зрения, огромный частный дом — настоящая находка для размещения беженцев. Через этот прошли уже сотни людей Через две недели администрация района поставила мебель, подтянула благотворителей, регулярно устраивает для детей походы в аквапарк, кинотеатр, дельфинарий. В доме — четко выстроенная система самоуправления: как и в ПВР-ах, на стенах висят графики дежурств и уборки. «Поначалу им сложно привыкнуть: они ведь всегда жили отдельно, а здесь заботиться только о себе не получается, — поясняет Анна. — 60 детей, из них 10 грудничков, все бегают по дому, кавардак, убирать только за своим — невозможно. У нас все дети общие!» «У нас все дети общие», — говорят в коммуне Месяц назад жители дома сидели чуть ли не на голодном пайке, гуманитарная помощь давно не поступала из-за так называемой «волонтерской усталости»: к концу лета все привыкли к потоку беженцев и людям надоело помогать. Но кормить детей одними макаронами не будешь, нужны и фрукты, и сладкое. Теперь помогает известность: про дом рассказали и местные СМИ, и центральные каналы. Журналисты же и придумали общине название — «Ангелы Анны». «Нашим домом заинтересовались и звезды! — гордо говорит Анна. — Мы проводили акцию „Осуществи мечту“: дети отправляли послания российским звездам, и те дарили им подарки — кукол, роботов, планшеты, телефоны. После этого к нам приезжали Шура, Дима Дибров, группа Пилигрим». На адрес дома регулярно приходит гуманитарная помощь из самых разных городов России и даже других стран, например, из Казахстана. На днях пришла посылка из Екатеринбурга: одежду и детскую обувь «ангелам Анны» прислали екатеринбургские учителя. Сам Греков в доме не живет, но регулярно бывает здесь. Из письма беженцев на имя ростовского губернатора — Проверяет, все ли в порядке? — Следить за порядком — наша задача, он приезжает, чтобы узнать, кому что необходимо. Например, была здесь семья — муж, жена и пятеро детей, в том числе двое инвалидов. Он купил им трехкомнатную квартиру. Всего за время существования проекта через дом прошло свыше 600 (!) человек. Сделав общую фотографию, прощаемся с обитателями дома. Спрашиваю Анну, которая нас провожает, чем она занималась раньше — и у меня отвисает челюсть: юрист, член областной избирательной комиссии, директор Ассоциации арбитражных управляющих. Гости «дома Грекова». Фото на память — Мне было чем заняться, да и своя семья есть. Но в какой-то момент больше не можешь просто стоять и смотреть — понимаешь, что пришла пора действовать. А когда «дом Грекова» заработал, я волей-неволей стала за всех этих людей ответственной. Разве от этого можно отказаться? Для них делаешь все, они уже родные. — Война на Донбассе когда-нибудь закончится, что тогда будете делать? — Может быть, для них это закончится скоро, но ведь могут поехать люди из других регионов Украины. В любом случае я буду ними до конца.

прочитать статью полностью